Дурлах, при таком повороте дела лишь выигрывавший, ибо у него прибавлялось поводов увидеться с Аделаидой, в которую он постепенно влюблялся со всем пылом своей души, не преминул использовать все свое красноречие, убеждая правителя Баденского, что тот непременно преуспеет, если применит самые изысканные и утонченные способы ухаживания. С этого времени в замке то и дело стали устраивать пиры и празднества, царицей которых всегда избиралась Аделаида. Но среди разнообразных игр и развлечений незаметная для множества съезжавшихся отовсюду гостей стража по приказу маркграфа исподтишка наблюдала за Аделаидой и пресекала ее попытки выйти за ворота замка. Почувствовав, что за каждым ее шагом следят, принцесса не на шутку возмутилась и заявила, что отныне не намерена участвовать в развлечениях. Гнев ее был велик, и она велела сказать маркграфу, что, если даже во время празднеств замок остается для нее тюрьмой, она более не намерена покидать свои апартаменты.
Дабы уговорить ее изменить свое решение, к ней снова был прислан Дурлах, напомнивший ей, что свобода ее зависит исключительно от ее благосклонности к маркграфу, а сей последний решил непременно овладеть ею. Дурлах столь долго изъявлял Аделаиде свое искренне сочувствие, пока наконец она не поняла, что он окончательно попался в расставленные ему сети.
— Слушая вас, сударь, — проговорила она, — начинает казаться, что, если вы полюбите женщину, вы станете обходиться с ней столь же несправедливо.
— Вы ошибаетесь, сударыня; мне неприятны подобные азиатские способы обращения с дамами, и я всегда буду относиться с почтением к той, кому бы я смог высказать свои чувства.
— Подобные манеры значительно приятнее, и, полагаю, вам воздастся сторицей.
— Увы, сударыня, хотелось бы этому верить; пока же мне не представилось ни одного случая.
— Как! Вы никогда не любили?
— До встречи с вами я мог бы с уверенностью ответить на ваш вопрос, но с тех пор мое сердце мне не принадлежит.
— Значит, примерно в то время появилась та, что привлекла ваше внимание?
— О да, сударыня, но я сумею победить, задушить в себе чувство, о возникновении которого впоследствии мне придется сильно пожалеть.
— Кто вас в этом убедил?
— Ваше поведение по отношению к моему сеньору, сударыня: последовав вашему примеру, меня сделают несчастным, как вы сделали несчастным лучшего повелителя в Германии.
— Но быть может, у той, кого вы любите, нет причин отвергать вашу любовь, в то время как я имею все основания не поощрять страсть маркграфа.
— Боюсь, причины есть, и это те же самые причины.
— Что ж, тогда, возможно, вам следует изрядно потрудиться, чтобы завоевать победу.
— Поклянитесь, — пылко воскликнул Дурлах, бросаясь к ногам Аделаиды.
— Вы хотите, чтобы я поклялась от имени возлюбленной вашей?
— Ах, мне вполне хватит того, что вы будете любить меня так же, как я хотел бы, чтобы любила меня она!
— А если я, к несчастью, стану любить вас больше?
— Как будто вы уверены, что она может быть мне неверна!
— Полно, не обижайтесь на нее, я отпускаю ей грехи!
— О сударыня, — воскликнул Дурлах, — вы сделали меня счастливейшим из смертных!
— А что такого я вам пообещала?
— Ах, после столь сладостной минуты забвения не будьте слишком строги и согласитесь принять мое почтение, идущее из самого сердца.
— Однако подобные разговоры могут завести нас слишком далеко! Разве мы оба не связаны, вы — посредством уз долга, я же — по праву беззащитной слабости?
— Связи сии не вечны: я всегда буду почитать маркграфа, но я не обязан провести всю жизнь подле него; вы же, сударыня, будете вольны поступать, как вам захочется, а я позабочусь, чтобы ничто вам не препятствовало.
— Но если вы похитите у маркграфа возлюбленную, как вы докажете ему вашу преданность?
— Ах, сколько препятствий стоит на пути у любви! И как бы мне хотелось убедить вас, что я готов на любые жертвы!
— Во-первых, я требую, чтобы вы не теряли голову. Я не отвергаю ваше чувство, однако требуется исполнить немало условий, чтобы я смогла разделить его, и, может статься, вы сочтете их невыполнимыми или слишком суровыми. Сейчас же предлагаю расстаться: столь долгая беседа может навредить и вам, и мне. Окружите наш разговор мраком тайны, а продолжение его отложим до лучших времен.
— Итак, Батильда, — воскликнула Аделаида, как только барон ушел, — надеюсь, теперь ты меня понимаешь?
— Да, сударыня, по крайней мере, мне так кажется; но что, если этот молодой человек обманывает вас?
— Батильда, — с улыбкой сказала принцесса, — вы недооцениваете мою власть над мужчинами и мое очарование.
— Ну вот, сударыня, наконец-то вы пустили в ход ваши женские чары.
— Нет, Батильда, нет; если бы я попыталась обольстить Дурлаха, меня можно было бы упрекнуть за измену маркизу Тюрингскому, а я никогда не переставала любить его. Нет, дитя мое, кокетство не для меня; женское кокетство — это маска, скрывающая недостатки своей владелицы, когда та хочет понравиться мужчине. Те, кому не в чем упрекнуть создавшую их природу, никогда не призывают на помощь искусство обольщения. Я не намерена соблазнять барона, но мне очень хочется выбраться из замка, а я не вижу никого другого, кто бы смог помочь мне осуществить это желание.
— Вы же обманываете барона.
— Разве нам не позволено пускать в ход обман, когда речь заходит о спасении? В анналах истории вы найдете множество фальшивых договоров, ложных клятв, данных по принуждению, несправедливых войн… и всегда интересами одних жертвуют ради интересов других!
— Если вы обманете этого молодого человека, он будет безутешен!
— Я сделаю все, чтобы он изгнал образ мой из своего сердца.
— Но, утратив ваше сердце, сможет ли он вознаградить себя?
— Оставим сей пустой разговор, дорогая: нет смысла думать, как исправить еще не свершившееся зло. Есть нечто, о чем мы забыли, но что кажется мне весьма существенным.
— Что же это, сударыня?
— Надобно сообщить о наших несчастьях Бундорфу: он наверняка окажет нам полезные услуги.
— Вы правы, сударыня, но, думаю, для вас не секрет, что все письма наши перехватывают, и вряд ли хотя бы одно дошло до адресата. Подождем результатов вашего обхождения с Дурлахом, а потом начнем действовать, стараясь не подвергать себя опасности…
Тут, прервав разговор их, в комнату ворвался маркграф.
— Сударыня, вы не знаете, что значит привести в бешенство такого человека, как я, — в ярости кричал он. — Не заставляйте меня явить вам гнев свой!
— Честно говоря, сударь, — произнесла принцесса, — я не вижу ничего особенного в вашем настроении. Скажите только: по какому праву вы так со мной разговариваете?
— По праву силы, способной уничтожить все малое и ничтожное, что встает у нее на пути.
— Иначе говоря, по праву льва или медведя, способного загрызть свою жертву.
— Гм, определение не слишком приятное, но я готов с ним согласиться.
— И еще больше упадете в моих глазах.
— Кто вы такая, сударыня, чтобы сопротивляться моим ухаживаниям, вниманию, коим окружил вас я?
— Гордая и свободная женщина, зависящая только от самой себя и не нуждающаяся ни в вас, ни в ком-либо ином, и которая всегда презирала тех, кто по любому поводу готов употребить силу. Еще раз прошу вас, сударь, велите отвезти меня туда, откуда вы меня похитили, и это единственное средство заставить меня забыть о ваших проступках. Каждая минута, проведенная мною здесь, отягощает вину вашу. Пока я к вам равнодушна… Но бойтесь моей ненависти.
— Я сумею обезопасить себя от нее, — ответил маркграф и вышел, громко хлопнув дверью.
В тот вечер Аделаиде, успевшей привыкнуть ужинать вместе с маркграфом, накрыли стол у нее в комнате. Подобная перемена насторожила ее, а Батильда словами своими лишь разбередила пробудившиеся в ней опасения.
— Это зловещий признак, сударыня, — убеждала ее Батильда. — Поверьте, давайте, как обычно в тяжелую минуту, возьмем с собой все наши бумаги и приготовимся противостоять судьбе.
Настала пора отходить ко сну; прочно заперев дверь своей спальни, они не стали ложиться и с трепетом ожидали, как станут разворачиваться события. В два часа ночи раздался шум; они прислушались: шум нарастал, и вскоре множество рук забарабанили в дверь. Несмотря на прочные запоры, дверь, не выдержав натиска, с треском рухнула на пол и в комнату ворвались трое разбойников. Двое молча схватили Аделаиду и поволокли ее в коридор, а третий в это время удерживал Батильду, рвавшуюся последовать за своей госпожой.
Рыдания Батильды и вопли Аделаиды, проклятия нападавших и хлопанье дверей, ужасный вид принцессы, чьи прекрасные длинные волосы разметались по едва прикрытой разодранным платьем груди, ее ослепительно белые руки, стиснутые грязными волосатыми руками чудовищ, волочащих ее за собой, кровавые полосы на жутких физиономиях негодяев, оставленные ногтями яростно сопротивляющейся жертвы, силою влекомой по мрачному коридору, освещенному лишь бледным похоронным светом луны… Несчастная слабеет, и от зеленоватых отблесков, что время от времени озаряют лицо ее, кажется, что разбойники тащат в могилу мертвое тело…
