– О, я так скучала по тебе! – воскликнула Сидни, стараясь улыбнуться и скрыть истинную причину своих слез. – Кэм, ты чудесно выглядишь!
– Это ты чудесно выглядишь.
Подруги долго стояли обнявшись прямо в дверях, покачиваясь, похлопывая друг друга по плечу, пока Филип с улыбкой кроткого мученичества на лице терпеливо дожидался, чтобы его заметили.
– О, привет, Филип, – сказала Камилла, высвободившись наконец из объятий Сидни. – Ты, оказывается, тоже здесь?
И они все дружно рассмеялись.
Женщины прошли в прихожую, но остановились, когда Филип объявил, что уходит.
– Почему? – удивилась Камилла. – Пожалуйста, Филип, останься хоть ненадолго. Ты что, не можешь нанести мне визит?
Она положила руки на бедра и вскинула голову знакомым властным движением. Невысокая, светловолосая, спортивная – она казалась точной копией Спенсера в женском обличье. У брата и сестры были одинаковые, решительно вздернутые короткие носы и упрямые подбородки, одинаковые жесты, даже одинаковые голоса – звонкие и отрывистые, как сыплющиеся дробью камешки.
– Нет, не могу. Весь в делах, надо кое с кем повидаться.
– Что за дела, с кем повидаться? Зайди и выпей с нами чаю!
– Мужские дела, важные встречи.
Он прислонился к дверному косяку в небрежной позе усталого ковбоя и сунул руки в карманы – независимый и красивый до неприличия.
– Я скажу Робби, чтобы вернулся за тобой, Сид.
– А сам ты не собираешься вернуться? Как же ты доберешься до дому? Филип ухмыльнулся и пожал плечами.
– Как-нибудь доберусь. Он шутливо отсалютовал, собираясь уходить.
– Не задерживайся допоздна, Филип, – тихонько бросила вслед Сидни. Он лишь улыбнулся в ответ.
– А он изменился, – заметила Камилла, пока они пересекали гостиную, направляясь к удобной веранде, выходившей в сад. – Совершенно не похож на себя прежнего. Должно быть, это колледж на него так повлиял.
– Он чувствует себя несчастным, Кэм, – призналась Сидни. – Не знаю, чем он занимается в последнее время, и, по правде говоря, не хочу знать. Но я тревожусь за него.
– Брось, ничего с ним не случится.
– Он замкнулся. Больше не приглашает никого из своих друзей домой. Посещает ужасные места. Мне кажется, он играет на бегах, и у него даже есть свой букмекер.
– Это возрастное. Сидни покачала головой.
– Как раз сейчас ему необходимо чье-то сильное влияние. Кто-то должен им руководить. Я этого сделать не могу, тут нужна мужская рука.
Не было смысла упоминать о том, что рассчитывать на отцовское влияние не приходится: Камилла знала о положении дел не хуже, чем она сама.
– Бедный Филип, – вздохнула Камилла, усаживаясь на веранде возле столика со стеклянной крышкой и подавая знак горничной принести чай. – Но я уверена, что он повзрослеет и у него это пройдет. Надо только проявить терпение.
– Надеюсь, что так.
Наблюдая за подругой. Сидни спросила себя, знает ли Камилла (не может не знать!), что Филип с давних пор в нее влюблен. С самого детства они уже мечтали, что поженятся, когда вырастут: Спенсер и Сидни, Камилла и Филип. Филип так и не смог отказаться от своей детской мечты, и теперь это стало одной из причин, толкавших его к вечному недовольству и безрассудным поступкам.
– Итак, – сказала Камилла, передавая подруге блюдо с крошечными бисквитными пирожными, облитыми глазурью, – давай рассказывай. Как прошло твое путешествие? Ты рада, что вернулась домой?
– Я просто счастлива. А о путешествии ты и так все знаешь из моих писем. Лучше расскажи мне о себе.
Камилла с готовностью углубилась в описание своей светской жизни, начиная с прошлого февраля: вечеринки и балы, турниры по теннису и гольфу, гонки на яхтах, матчи в крокет, велосипедные туры, походы за покупками и благотворительные базары. Все это было настолько хорошо знакомо, что Сидни, слушая рассказ подруги, ощутила, как в душе у нее восстанавливается прежнее внутреннее равновесие. Здесь, в этом мире, было ее место, и было так приятно вернуться домой. Но в то же время что-то смутно беспокоило ее. Какой-то тихий, но раздражающий голос, что-то похожее на… нетерпение.
Камилла начала рассказывать о Всемирной выставке.
– Вчера вечером мы с Клер и Марком осмотрели Женский павильон. Ты его уже видела?
Клер была сестрой Спенсера и Камиллы, а Марк – мужем Клер.
– Это потрясающее зрелище! Ты обязательно должна пойти. Сидни. Там есть современная кухня и детский сад, каждый день женские оркестры дают концерты, исполняют музыку, сочиненную женщинами. Сам павильон создан женщиной-архитектором, и ежедневно проходят показы…
– Я вообще еще ни разу не была на выставке.
– Как? Сидни засмеялась, видя изумление подруги.
– Ну что ж ты хочешь, я же вернулась всего три недели назад!
– Знаю, но это же Всемирная выставка! Это невероятно, настоящая сенсация, восьмое чудо света!
– И у меня впереди еще четыре месяца, чтобы его увидеть.
– Да, но…
– Кэм, я так рада вернуться домой, мне хочется просто побыть немного с Филипом и Сэмом. Если бы ты знала, через сколько музеев и соборов, площадей и картинных галерей меня протащили за последние три месяца, ты не стала бы меня попрекать.
– Да, наверное, – неохотно согласилась Камилла. – Но когда ты все-таки соберешься, дай мне знать, и мы отправимся туда вместе. Я была там уже раз шесть и знаю, где самые интересные экспонаты. Но вообще-то тебе, конечно, захочется осмотреть все. Клянусь тебе, Сид, ничего прекраснее этого я в жизни своей не видела! И вряд ли когда-нибудь увижу.
– Филип говорит то же самое. Ему не терпится меня сводить.
– Значит, мы пойдем все вместе. О, это будет замечательно! Сидни бережно поставила чайную чашку на блюдце.
– Спенсер был бы в восторге, верно?
– Конечно. Ты даже не представляешь, как я тоскую по нему.
– Я вспоминаю о нем каждый день. Обе подружки как по команде занялись поиском платочков.
– Мама так переживает. Ее просто невозможно утешить. Папа увез ее на лето в наш дом в Ривер-Форест. Сидни кивнула:
– Да, ты мне говорила.
– Мне кажется, она никогда не оправится. Это был ужасный удар для всех нас, но ей, по-моему, пришлось хуже всех. Обе расплакались, не стыдясь своих чувств. Но для Сидни слезы стали облегчением, естественным выходом горя. Она знала, что всегда будет тосковать, однако беспощадная, острая, бесслезная боль, мучившая ее так долго, наконец отступила. И сейчас она оплакивала не только Спенсера, но и себя, и Камиллу – ведь они обе так его любили! Впервые она почувствовала, что может с кем-то разделить свою скорбь. Возможно, это означало, что .она на пути к выздоровлению.
Эта мысль придала ей мужества, и она сделала признание:
