Выслушав короткий страшный рассказ, капитан перевел взгляд на голову несчастной, собираясь с силами, чтобы выполнить обязательную проверку на «особые приметы». И вдруг что-то неуловимо знакомое почудилось в обезображенной, тронутой пятнами тления маске, физически не воспринимаемой лицом человека.
Нет, не может быть…
Ломающаяся, твердая короста не давала нащупать необходимое подрагивающими, глубоко проминающими мертвую плоть пальцам. Тут густо текла кровь из овальной раны на месте левой груди. Отведя в сторону вялую, словно из сырой глины, руку трупа, Сергей попросил:
– Тряпку бы мокрую.
Отворачиваясь, старлей протянул липкую, воняющую формалином ветошь, махнул рукой на побитое, наполовину заполненное водой эмалированное ведро:
– Короче, ты сам, я выйду, еще покурю.
Размокнув, засохшая кровь отвалилась скользкими кусками, открывая синюшно-белую кожу почти у подмышки. И на ней…
Нет! Это случайность, просто совпадение… Господи, нет!… Только бы не это…
Но он был. Бугорок маленькой коричневой родинки. Совсем, как…
С содроганием остановив мысли, запретив себе думать, Сергей перешел к бедрам. Их линия сразу же пугающе напомнила…
Нет, надо проверить, еще ничего не доказано.
Нужное место на внутренней стороне правого бедра, чуть ниже…
Посмотрев туда, Александров понял, почему оперативник упомянул изнасилование.
Она, наверное, не выжила бы только от этого.
Здесь крови почему-то было меньше. Сергей тянул время, осторожно тер, добиваясь абсолютной чистоты. Наконец, собравшись с силами, оттянул большим пальцем дряблую холодную кожу ляжечки и глянул.
Распахнув дверь, подгоняемый страшным, мучительным криком, опер влетел в морг, из прозекторской заглянули встревоженные медики в заляпанных бурым фартуках поверх серых халатов.
Хрипя непрерывное, надрывное «Нет!», плача без слез, молодой мужик водил дрожащими руками по телу изуродованной покойницы, то пытаясь уложить выпадающие внутренности, то разгладить сведенные предсмертной мукой черты лица.
***
Капитан Александров не понимал, где находится, куда ему сейчас ехать. Выпив еще одну чекушку в заброшенном сквере, он попытался пробиться сквозь разорванную память, связать воедино череду обрывочных фрагментов.
Что-то жгущее горло и перехватывающее дыхание из стакана в подсобке морга.
Деньги, все, какие были, которые он, роняя, отдает работникам. Надо обмыть, привести в порядок…
Хмурые мужики возвращают часть, что-то объясняют, но он не слышит, не может понять.
Помогает милиционер, засовывая разноцветные бумажки обратно в карманы.
Ларьки… Где-то его пугались, захлопывая окошко под самым носом, но в остальных продавали водку. Какую-то неправильную, наверное, разбавленную. Настоящая уже давно должна была подействовать, ударить по мозгам и заставить…
Заставить забыть невыразимо страшную, изрезанную кучу мертвого мяса, в которую превратилась его…
Последнее, убивающее саму душу воспоминание встало перед глазами. Выронив бутылку, офицер, согнувшись от непосильной боли, упал на пыльную пожухлую траву и надрывно, мучительно застонал:
– Алена-а-а!..
***
Страшный крик-стон словно пронзил девушку, обдав жутким холодом душу. Уже не сдерживаясь, изо всех сил тряся парня, она жалобно звала:
– Сережа! Сережа!
И он наконец проснулся. С белым, без кровинки лицом, пугающе черными, раскрытыми на всю радужку зрачками безумных глаз, из которых продолжали течь слезы.
– Алена!..
Вскочив, дрожащими руками Сергей обхватил любимую, прижал к груди.
– Аленушка!..
Она чувствовала его загнанно колотящееся сердце, вздрагивающие, судорожно гладящие ее руки, падающие на плечо горячие слезы.
Сама плача, обняв любимого, Лена повторяла:
– Сереженька, что ты?!. Сержик мой… Что с тобой?..
Это был сон! Вот она, Аленушка, живая, милая…
Отстранив жену, капитан… нет,.. курсант Александров несколько мгновений смотрел в дорогие глаза, счастливо улыбнулся сквозь слезы и покрыл лицо любимой частыми поцелуями.
Живая! Господи, живая!
– Сереженька… Тебе что-то приснилось?
Он, все еще не в силах оторвать взгляд от суженой, молча закивал.
– Как ты меня напугал!
Он и сам… Только что пережитое уходило, отпускало рассудок и чувства. Глубоко вздохнув, вытерев слезы, Сергей постарался взять себя в руки. Это только сон…
И тут он понял.
Проклятые видения из будущего не тревожили уже давно. Они прекратились… Курсант прикинул даты… после знакомства с Еленой. И вот теперь вернулись. Вернулись, чтобы ответить на главный вопрос: как это все могло произойти?
Алена погибнет. Умрет страшной смертью. А он…
Сергей нынешний понял себя того, из будущего. Обезображенное тело жены снова встало перед глазами.
Случившееся сломает, убьет его душу. Исчезнет советский офицер, капитан Александров, останется сломленный, выжженный горем и водкой бомж Серый.
Это произойдет, если…
На глазах девушки лицо парня помертвело, осунулось, на нем залегли горькие складки. Уже предчувствуя непоправимое, она спросила:
– Тебе снился страшный сон?
И снова взгляд любимого. Но на этот раз полный застывшей, безжалостной боли.
Сергей принял решение. Разрывающее душу, несправедливое, но единственно верное.
– Да. Только это не сон. Присядь.
Подобравшись, девушка опустилась рядом на диван.
– Ко мне приходят видения из будущего. Как сны. Но они настоящие, они говорят о том, что обязательно случится. В этот раз я увидел… Тебя убьют, Алена.
Лена вздрогнула. Такого не могло быть, но она верила. Невозможно было не верить, глядя в эти глаза.
Сергей на секунду зажмурился, что-то ужасное отразилось в болезненной гримасе. Судорожно сглотнув, парень продолжил:
– Страшно убьют. Я опознаю тебя в морге. В городе на Юге, где живет твоя мать. Перед этим пропадет наша дочь. Настя.
Размытое воспоминание принесло смутный образ.
– Она была такая непоседа. Шесть лет… Ты искала ее и наткнулась на бандитов. Кавказцев. Так сказал опер.
– Сережа, этого не может быть. Это просто кошмар, сон…
– Да?
Тень безнадежной усмешки коснулась губ курсанта. Новые слова ударили по сознанию девушки:
– Я сумел тебя опознать только родинкам. Вот здесь…
Мягко коснувшись, скользнув по левой груди, пальцы парня остановились под рукой, точно на том самом месте. Лена замерла. Он не мог почувствовать маленькую родинку под халатом и лифчиком. И ему неоткуда было знать, что она там есть.
– И здесь…
Безошибочно протянутая рука остановилась, бессильно опала. Он не посмел дотронуться. Но взгляд был направлен правильно, почти физически вторгаясь в глубоко интимное, личное, о чем могла знать разве что родная мать. Краска стыда вспыхнула на щеках девушки.
– Их там три. Побольше, в виде полукруга, меньше, и совсем крошечная. Однажды ты их натерла колготками, и я смазывал…
Сергей замолчал.
Последняя фраза о том, что могло… нет, произошло в будущем, окончательно заставила поверить. Такое не угадаешь, это надо знать. Получается, когда они встретились…
– Ты поэтому сразу назвал меня Аленушкой?
Сергей горько кивнул:
– Так тебя называла бабушка. Не та, что по матери, а двоюродная, мама Инги. Она умерла от рака желудка, вы с Ингой за ней ухаживали. Ты мне рассказала сама. Там, в будущем.
Это было страшно. Невозможно, невероятно, но правдиво и до жути страшно. Глаза Сергея до дрожи напомнили тот взгляд, который она видела у бабушки перед самым концом. Они словно прощались навсегда, уходя в смерть. Смертью дышали и безжалостные слова:
– Если ты останешься со мной… то погибнешь. И наша дочь тоже. Я хочу, чтобы ты жила. Мы должны расстаться.
Не веря своим ушам, Лена с горькой обидой смотрела в лицо Сергея. Так не должно быть. Это нечестно, несправедливо! Их любовь, их счастье не должны заканчиваться вот так, выбором между расставанием и смертью!
На миг сквозь застывшую маску словно проглянул ее Сержик:
– Люблю тебя больше жизни…
Но это мгновение оборвало жестокое:
– Прости меня. Прощай, Алена.
Он встал, пошатнулся, но удержался на ногах. Прошел в коридор. Зашуршала одежда, а потом, убивая мечты, лязгнул дверной замок.
Этого не должно было случиться. Не мог день, о котором она столько думала, закончиться вот так. Все еще не в силах осознать происшедшее, Лена зашла в коридор. В глаза бросились форменные коричневые перчатки, забытые Сержиком. Она взяла их, выключила свет, вернулась в комнату. Поднесла к глазам, разыскивая то место, которое аккуратно заштопала на прошлой неделе. От колючей шерсти еле уловимо пахнуло хорошим одеколоном. Запахом ее Сережи.
Уже не сдерживаясь, Лена упала на диван и горько разрыдалась.
