— А я думала, что это!.. — плача и смеясь, говорила больная, хватая мягкие теплые руки Женечки, — я думала… впрочем, нет… пустяки… Но никак не ожидала, что это ты… Милая Женечка моя!.. Как же это ты?..
— Очень просто! Меня приглашали в Казань, а я не поехала… Надоело метаться, да и тебя увидеть захотелось… Ну, как ты тут?
На этом слове Женечка как будто запнулась немного, и взгляд ее черных глаз быстро скользнул по лицу больной. Она сейчас же овладела собой, изменила выражение и заговорила так же бойко и весело. Но больная уже поймала этот взгляд, и что-то больно дрогнуло в ее сердце. Точно в этих черных испуганных зрачках, как в черном зеркале, она увидела, наконец, свое настоящее — мертвое, страшное лицо. Никогда ни приговоры докторов, ни боли, ни слабость не говорили ей так ясно и неотразимо о близости смерти, как этот быстрый испуганный взгляд, мимолетная судорога жалости, скользнувшая по розовым губам, и, главное, именно та быстрота, с какой Женечка отвела глаза, и та неестественная веселость, которая забила в ее голосе. И стало холодно, страшно и больно так, что больная едва не вскрикнула.
Но солнце наполняло комнату золотом света, в окно смеялся ласковый летний ветер, Женечка была так нарядна и красива со своими черными глазами и черными бровями, вся сверкающая молодостью и здоровьем. И боль прошла… Черный призрак смерти еще раз отступил и растворился в радостном сиянии жизни. Больная уже опять смеялась, расспрашивала, обнимала Женечку, и в смехе ее звучали те милые бархатные нотки, которыми когда-то она неотразимо привлекала к себе мужчин.
— Ну, расскажи мне о себе. Надолго ли?.. Поживи со мной немножко!
И болтовня разгоралась всеми красками молодости и веселья двух легкомысленных прекрасных женщин. Казалось, что нет больше болезни, нет смерти, все полно солнцем и смехом, и вот они обе, наполняя воздух веселым криком, как две вольные красивые птицы, вспорхнут и улетят далеко от этой печальной комнаты, от болезни и горя.
Трудно было разобрать, о чем говорили они, и молодые женщины сами не могли бы передать своей болтовни, но все казалось им страшно интересным, полным живого смысла. В ярких звуках стремительной женской суеты мелькали то новые шляпы, то обрывки ролей, то имена, то любовь, и все это напоминало беспорядочно наваленную кучу разноцветных бумажных цветов. Только раз что-то черное мелькнуло в этом пестром хламе:
— А знаешь, Петров умер…
Представилось добродушное, комическое лицо старого толстого актера, который всех молодых актрис звал дочечками. Странно и страшно было подумать, что это простое, умное, доброе лицо теперь лежит в могиле, навеки смежив глаза и скрестив толстые неподвижные руки.
— А как же смех, а как же остроты, а где же любовь к хорошеньким женщинам, где же талант?.. Как будто ничего и не было!.. Мишура, которая слетела, точно рассыпанные конфетти после бала. И только?
Но черное мелькнуло, как тень скользнувшей в небе черной птицы, и пропало без следа. А слова сыпались, смех, восклицания и шутки звучали далеко в саду и разлетались, как блестки, легкие и веселые.
Уже солнце поднялось высоко над садом, и тени стали короткими, и в воздухе сухо и душно встала жара, когда Мария Павловна вспомнила и забеспокоилась:
— Женечка, а ведь ты не завтракала… Надо хоть кофе, что ли!.. Я заболталась, а ведь ты целую ночь ехала!
— Ничего — беззаботно ответила Женечка, сверкая черными глазами и бровями, pезкo очерченными на молодом, розовом лице. — Кофе мы сейчас сварим. Я буду хозяйничать у тебя. А как тут хорошо!
После тряпок сцены и пыли кулис, все казалось ей хорошо. Зеленый сад, голубое небо и солнце радовали ее, как девочкy. Она даже забыла уже, что Мария Павловна смертельно больна, не сегодня-завтра может умереть, и мечтала о том, как весело они проведут лето.
— Где у тебя все? Я сама… Ты сиди, сиди… Прислуга у тебя есть? — говорила она через всю комнату, бросая на стол перчатки и снимая шляпу с большими, розовыми цветами.
Она подняла oбе руки, высоко закруглив локти, и Мария Павловна по старой привычке актрисы, испытующе окинула взглядом ее выпуклую грудь и тонкую, изогнувшуюся в легком и красивом усилии талию.
— Счастливая! — с тихой, бессознательной завистью подумала она и вдруг испугалась: — Ах!
— Что такое?
— Да моя Паша в гости ушла… Как же теперь?
— Пустяки! — решила Женечка и прежде, чем больная успела опомниться, она уже бросила свою шляпу, подхватила длинный, красный хвост и выбежала за дверь. Где-то далеко послышался ее голос. Сначала она запела, потом засмеялась сама с собой. Очевидно, ей было весело, что она так свободна, молода и красива, и солнце так ярко светит. Голос ее донесся уже со двора и затих. Должно быть, она убежала в сад.
Мария Павловна, опустив на колени слабые руки и все улыбаясь, засмотрелась в голубое небо и задумалась. У нее немного кружилась голова. Такой говор, шум и смех были ей уже не по силам, и она устала. Но она сама не замечала этого, глядела в далекое небо, влажными глазами погружаясь в его сияющую синеву и думала. Прихотливо и легко, как лепестки опавших цветов, подхваченные налетевшим осенним ветром, кружились воспоминания.
Женечки не было долго. Где-то, то ближе, то дальше слышался ее звонкий голос, обрывки пения, стук посуды, которую она уже где то разыскала. Потом слышно было, как она с кем то заговорила.
Мария Павловна прислушалась и узнала голос Нелли. Она испугалась: эта бедная, молчаливая, дикая Нелли, прячущаяся в саду от людей, слишком была чужда буйной Женечке. Мария Павловна со страхом подумала, что Женечка легко может обидеть ее расспросами. Но голос Нелли звучал спокойно, Женечка смеялась по прежнему весело, и Мария Павловна успокоились.
— Милая Женечка! — подумала она со слезами на глазах: — Она не может никого обидеть.. . Не может быть человека, которому, как бы он ни был несчастен и озлоблен, не было бы приятно смотреть на нее...
— Ну, вот и мы! — возгласила Женечка, входя в комнату.
За ней, серьезно улыбаясь, входила Нелли.
Женечка несла поднос с кофейником, стаканами и сливками, Нелли покорно тащила корзинку с хлебом.
— А мы уже познакомились! — объявила Женечка таким тоном, точно сообщала давно жданную весть.
Нелли поставила корзинку на стол и села, сдвинув брови и опустив на колени худые, красивые руки. Она была уже на шестом месяце беременности, и странно было видеть ее полную, тяжелую талию и хрупкие, совсем еще девичьи плечи.
Женечка макала в кофе кусочек сухаря, ела его с аппетитом и болтала:
— Ужасно жаль, что она не артистка! — говорила она про Нелли: — Ты посмотри, какое у нее лицо!.. Настоящая Маша из «Трех сестер»… Дуб зеленый, кот зеленый… — вспомнила она и засмеялась.
Мария Павловна с улыбкой нежной жалости смотрела на Нелли и думала: «А ведь и правда, какое милое и страшное лицо!»
Нелли сидела прямо, сморщив брови, как будто думая какую-то напряженную думу. Тяжелые волосы были свернуты косой вокруг головы, точно темная змея. Тонкий излом губ сжимался твердо и определенно, и усталой скорбью веяло от ее молодого, но такого старого лица, точно она прожила не свои девятнадцать-двадцать лет, а целые столетия.
— Ну, хорошо, — болтала Женечка, — вот я приехала… а что же, общество у вас есть?.. У тебя кто-нибудь бывает, Маша?
— Никто у меня не бывает, — с покорной грустью ответила Мария Павловна, — только доктор один, Арнольди… А то мы с Нелличкой одни…
— Арнольди? — переспросила Женечка. — Красивая фамилия!.. Что же он, молодой, интересный?
Мария Павловна засмеялась, и трогательно-нежное выражение промелькнуло у нее в глазах.
— Нет, пожилой уже и совсем не интересный в том смысле… Да вот, ты его увидишь… Он каждый день у меня бывает… Угрюмый такой… Только добрый, страшно добрый… я такого доброго человека еще и не встречала.
Женечка, пристально и лукаво кося черными блестящими глазами, посмотрела на Марию Павловну. Больная поняла взгляд и мило, как девушка, застыдилась. Легкая краска набежала на бледные щеки, и на прекрасных, расширенных болезнью глазах выступили слезы.
— Напрасно так смотришь… сказала она с печальной шутливостью. — Мне уже поздно думать об этом.
И она машинально, точно показывая, приподняла и опустила свои прозрачные восковые руки.
— Здесь много интересных людей, — вдруг неожиданно заговорила Нелли, не то для того, чтобы отвести разговор, не то тая какую-то свою мысль. — Доктор Арнольди вас познакомит, он всех тут знает.
Мария Павловна с испугом следила за Нелли. Как-то разом и она, и Женечка поняли, о ком она говорит. По лицу Женечки скользнуло немного жестокое любопытство. Мария Павловна протянула руку, словно хотела сказать:
— Милая, бедная моя девочка… Не надо об этом!
Но Нелли еще больше сдвинула тонкие брови и с бледным напряженным лицом продолжала:
