моду, пить да курить под стенами школы!
Ребята возмущённо зашептались.
— Ольга Николаевна, мы не пили и не курили! — подал голос кто-то справа. — мы музыку слушали!
— Знаем мы вашу музыку! — грозно повернулась она в сторону говорившего, — сначала гитара и пакли нестриженные на голове, песни вот эти ваши, а потом что? Наркотики? Ведь есть же хорошие песни! «Есть только миг между прошлым и будущим…», например, а вы поёте непонятно что! Да что с вас взять, потерянное поколение… А ну марш отсюда! И клумбы не портить!
Ребята, бормоча и ворча про себя, медленно разбредались. Испуганная Женька Стерхова подхватила свой рюкзак и тенью юркнула за кусты черноплодки.
— Ребята, не переживайте, завтра ещё споем! Все вместе! — бодро крикнул Гоша, и все, кроме Ольги Николаевны, разулыбались.
— Никаких завтра! — твёрдо отрезала та. — Сейчас же расскажу родителям и директору!
Вскоре на лестницах остались только я, Серый, Мишка, Гоша и Ольга Николаевна.
— Это крайне безответственно с вашей стороны — продолжала выговаривать она. — они-то что, они дети, они не понимают, что творят («Все мы понимаем! — сердито буркнул Серый, — и мы не дети!», но Ольга Николаевна отмахнулась от него), а вы? Вроде бы взрослый человек, а все туда же!
— Дорогая Ольга Николаевна! — наконец подал голос Гоша, — Конечно, я с вами согласен: клумбы — это святое! Ни в коем случае нельзя посягать на чужой труд — ведь вы так долго за ними ухаживали, копали грядки, высаживали саженцы.
Ольга Николаевна слегка порозовела — наверное, не ожидала, что этот «наркоман с гитарой и паклями» заговорит с ней так вежливо.
— Вот именно! А вы… А вы взяли все растоптали! Я все лето тут работала, после того, как снег сошёл, грядки перекапывала, многолетники садила, чтобы вы их тут топтали? Кусты вон поломали.
— Конечно, Ольга Николаевна! Смиренно прошу прощения, — слегка поклонился Гоша. — Только мне кажется, клумбы-то и не растоптаны почти, посмотрите? — и незаметно щёлкнул пальцами.
— Да как же не растоптаны… — воскликнула Ольга Николаевна, повернулась и обомлела. Грядки, шедшие вдоль школы, были мягкими и пушистыми, как будто их только что перекопали, то там, то здесь проклёвывалась свежая газонная трава, а на сухих палках многолетников распустились мелкие, но яркие цветы. Это в конце-то апреля.
— Это… это что? — изумлённо прошептала Ольга Николаевна.
— Это ваши цветы! — радостно ответил Гоша. — Вы о них так хорошо заботились, что они расцвели уже сейчас. Они мне сказали, что очень вам благодарны и в этом мире ещё ничего не встречали мягче ваших рук.
Женщина посмотрела на него ошеломлённым взглядом, несколько раз порываясь что-то сказать, но так и не найдя слов.
— Ольга Николаевна, прошу прощения ещё раз, но мы, наверное, пойдём, — улыбнувшись, сказал Гоша. — Васю, Серёжу и Мишу уже родители заждались, наверно. Я напоследок хочу сказать — я рад с вами познакомиться. Я благодарен вам за то, что с такой нежностью заботитесь о моих творениях, — он кивнул в сторону цветов. — Я вижу, как вы их любите, как они любят вас, и радуюсь. Ещё раз спасибо! — Гоша взял её за руку и крепко пожал. Потом светло и тепло улыбнулся и, кивнув нам — следуйте за мной, чуваки, перелез через кусты и вышел на дорогу.
Мы втроём слегка зависли от шока, но тут же сообразили, что с Гошей уходит и наше спасение от ковра в кабинете директора и, перемахнув через черноплодку, рванули за Гошей, оставив Ольгу Николаевну в величайшем во всей её жизни изумлении.
Гоша вроде бы шёл не быстро, но мы даже бегом еле смогли его догнать.
— Эй, парень, подожди! — не выдержав, крикнул Мишка. — Ты куда так впахал?
Наверное, он очень удивился, когда мы, три здоровых десятиклассника, только что после физкультуры, не смогли догнать щуплого городского парня, да ещё и с громоздкой гитарой за спиной. Как бы ему это объяснить? Все это время я лихорадочно соображал, как представить Гошу Мишке и Серому, но так ничего и не придумал. Не говорить же им, что это Бог. Я представил, как в громогласной тишине произношу это слово и как вытягиваются лица друзей, и хихикнул.
Гоша вышел за ворота и наконец остановился. Запыхавшись, мы поравнялись с ним и тут же попадали, держась за забор.
— Как это у тебя получается? — выдохнул Мишка. — Вроде идёшь тихо, а умотал аж до самых ворот!
Я напрягся. Вот сейчас ответ: «Потому что я Бог» — был бы совсем неуместен.
— Не знаю, как-то само собой получается, — пожав плечами, ответил Гоша.
— Ты кто такой? — подозрительно осматривая его, спросил Серый. — И откуда так круто лабаешь на гитаре?
Я напрягся ещё сильнее. Хотелось его перебить и заорать, что это мой родственник, но тут же накатило недоумение: не перебивать же Бога! Словно бы услышав мои мысли, Гоша лукаво улыбнулся, прервавшись на полуслове, мотнул головой в мою сторону: мол, у него спрашивайте.
Я закашлялся и порозовел: все-таки перебил, значит.
— Эээ… Серый, это… я же говорил, это мой родственник… Брат троюродный… Из города. Его зовут… — я замялся, сомневаясь, можно ли его представлять Гошей всем.
Гоша с готовностью протянул руку сначала Мишке, а потом Серому:
— Гоша. Приятно познакомиться, парни.
Те пожали руки и на мгновение как будто засияли отражённым золотистым светом Гошиных глаз.
— Ты круто играешь на гитаре, — заметил Серый, пристроившись сбоку от Гоши. — Где научился?
— Там, у себя, — неопределённо махнул Гоша рукой. — Я слышал, что ты тоже хорошо играешь. Может, завтра сыграем вместе?
— Завтра? — подхватил Мишка. — А ты здесь надолго?
— Не знаю, как получится, — опять пожав плечами, ответил Гоша. — Закончу свои дела и уеду, наверное.
— У тебя здесь дела? — вскинулся Серый. — Какие могут быть дела в нашей деревне на шестьдесят дворов? Тебе что, в городе дел не хватает?
— Да разные дела. Воспитательные, в основном.
— Воспитательные? Ты кого-то воспитываешь?
«Господи, да отстаньте вы уже от него! Вот прицепились, клещи!» — подумал я, но сказать ничего разумного так и не смог. Оказывается, это трудная задача — отмазать Бога.
— Да, — улыбнулся Гоша, — есть тут один мальчик, который думает, что все вокруг нечестно и несправедливо.
Я порозовел.
— Так ты какой-нибудь типа куратор? — догадался Серый. — Следишь за несовершеннолетними уголовниками?
— Да, — чуть подумав, ответил Гоша, — как-то так…
Я покраснел и закашлялся. Уголовник, значит?!
— Круто ты Ольгу Николаевну срезал, — между прочим заметил Мишка. — Вечно она нас тупыми считает. Это нельзя, то нельзя, песни такие петь нельзя, вот эти только можно, которым уже лет пятьсот, не меньше. Скоро строем по школе ходить
