— Что ваши остроносые! — горячо говорил один из них. — Вот в нашей эскадрилье самолёты — это да! Чуть тронешь на себя ручку — в небе тает.
Собеседник, видимо, более медлительный по натуре человек, подумав, ответил:
— Попробуем. Глазом не моргнёшь, как на втором вираже в хвост встану.
Слушая это безобидное по существу препирательство лётчиков, мне невольно припомнились первые месяцы войны. Тогда можно было видеть, как возле цехов авиационных заводов с парашютами и чемоданами толпились пилоты — «безлошадники», терпеливо ожидая, когда с конвейера сойдёт очередной самолёт. Они согласны были взять машину даже с мелкими недоделками, лишь бы летать.
Канули в прошлое те тяжёлые времена. Благодаря напряжённому труду людей советского тыла наша авиапромышленность выпускала всё больше и больше самолётов. Лётчикам, приезжавшим на завод, было что выбирать.
С чувством большой гордости за советских конструкторов я вступил на авиационный завод, который создавал знаменитые «лавочкины». Моё знакомство с конструктором до этого было заочным: я летал на его истребителях первой конструкции, переписывался с ним. Теперь представилась возможность лично увидеться и побеседовать с человеком, которого высоко ценят в широкой лётной среде.
Лавочкин подверг меня своеобразному допросу. Его интересовало мнение лётчика-фронтовика буквально обо всём, что составляет силу современного истребителя. Проблемы скорости и вооружения обсуждались живо и страстно.
Конструктор доверил мне своё молодое детище — модернизированный истребитель. Поднявшись в воздух, я испытал его. Лавочкину мало было услышать положительный отзыв о своём самолёте, — он требовал суровой критики, советов. Я простился с творцом истребителей, унося с собой уважение к советскому конструктору, который смотрит вперёд, ищет, созидает и улучшает оружие борьбы за господство в воздухе.
Во время этой поездки я посетил семью славного русского лётчика — капитана Нестерова. Имя Нестерова дорого нам, советским лётчикам. Его подвигами открывается заря русской авиации. Я провёл много часов в тихой, скромной квартире, где всё дышит памятью о человеке, совершившем на самолёте первую «мёртвую петлю», первый таран. От капитана Нестерова, обладавшего сильным характером и пытливым умом, тянутся нити к великому лётчику нашего времени — Валерию Чкалову, к многотысячной армии сталинских соколов, сражавшихся с немцами.
Со старых, пожелтевших от времени фотографий на меня смотрел капитан Нестеров, отдавший свою жизнь в борьбе с немцами в прошлую мировую войну. Он стоял в кожаной тужурке возле своего самолёта системы «блерио». Открытый со всех сторон, переплетённый проволокой, старый «блерио» выглядел громоздкой коробкой. Мысленно я поставил рядом с ним только что бывший у меня в руках истребитель Лавочкина последней модели — гибкую, скоростную машину, поражающую изяществом форм, отлично вооружённую, снабжённую мощным мотором. Как далеко вперёд двинулась мысль человека, покоряющего воздушную стихию!
Профессор Жуковский пророчески сказал когда-то: «Скоро Россия будет окрылённой». Окрылённой она стала в советскую эпоху, которая открыла широкие творческие горизонты перед нашим молодым поколением. Я рассматривал рисунки Нестерова, изображавшие мёртвую петлю, и передо мной возник образ человека с душой новатора, открывшего новую главу в авиации — высший пилотаж, могучее средство воздушного боя.
Есть много общих черт, которые связывают капитана Нестерова с крылатыми людьми Советского Союза. Это — бесстрашие, свойственное русским людям, готовым отдать жизнь за счастье Родины; это — умение итти на риск, упорство в преодолении всех и всяких препятствий на пути к цели; это — дерзость мысли, революционный размах.
…Вместе со своим напарником, Голубевым, я привёл на фронт учебную модель нового «лавочкина». В те дни из центра пришла телеграмма: мне предписывалось вступить в командование всей нашей гвардейской частью. Со всей силой передо мной встали новые, чрезвычайно ответственные и большие задачи. Теперь я должен был выступать в борьбе с врагом не только как лётчик, но и как командир большой гвардейской части. От того, как я расставлю силы, как оценю обстановку, приму решение и организую бой — будет зависеть успех каждого лётчика и всей части в целом.
Справлюсь ли с новым порученным мне делом? Личная боевая опытность лётчика — это ещё далеко не всё, что требовалось командиру. Но я знал — мне помогут старшие офицеры, помогут сами лётчики, крыло к крылу с которыми я провёл три года войны, поможет партия. Коммунисты всегда были ведущей силой во всей боевой деятельности нашей части, их примеру следовали все пилоты, на них, на партийную организацию должен опираться в своей повседневной работе и авиационный командир. — Партия, — говорил я себе, — воспитала из тебя лётчика. Партия теперь поможет тебе стать командиром, который приложит всю свою энергию и знания для того, чтобы ни при каких обстоятельствах не уронить славы добытого в боях гвардейского знамени.
С такими мыслями я повёл свою часть в новые бои с врагом. Мы полетели туда, где тысячу дней назад начинали драться с немцами, — за Днестр.
Да, весной сорок четвёртого года мы вернулись за Днестр. С каким волнением лётчики — ветераны ступили на родное лётное поле! Мы всюду искали следов прошлого. Вот старый, обвалившийся блиндаж — здесь был командный пункт; вот наша землянка с сорванной с петель дверью; вот гречишное поле за аэродромом. И над всем этим — синее южное небо, в котором произошла наша первая воздушная схватка с немцами. Сколько за эти годы пройдено, сколько мучительного и горького пришлось пережить! И как отрадно вновь вернуться сюда зрелыми, всё испытавшими — и горечь утрат, и радость побед.
Мы развернули свои гвардейские знамёна. И то, что получило первое подразделение в сорок втором году на аэродроме в Славяно-Сербске. И то, которым в сорок третьем была награждена вся часть за бои на Кубани. Ветер колыхал полотнища боевых знамён, и мы отдавали им честь тут, возле государственной границы Советского Союза, куда, наконец, возвратились наши войска, изгнавшие врага с священных земель социалистического государства.
Старый полевой аэродром на границе вызвал в каждом из нас целый рой мыслей. Вспомнилось всё: отступление в глубь страны, воздушные сражения на многих театрах войны, этапы борьбы за господство в воздухе. Сквозь эти трудные годы нас вели, освещая боевой путь, вещие слова партии, великого Сталина: «Наше дело правое… Победа будет за нами». Эта уверенность в конечной победе жила в наших сердцах, двигала нами в сражениях, росла и крепла. И вот мы вернулись на границу, взяв в свои руки господство в воздухе. Мы стали хозяевами неба. В тяжких боях было накоплено мастерство, поднят творческий потолок советской авиации.
Что мы вкладывали в понятие «творческий потолок»? Этот потолок не имеет пределов. Каких бы вершин ни достиг советский лётчик, он не имеет права застывать в своём творческом росте. Его мысль всегда должна работать в одном направлении: всемерно улучшать лётное искусство, мастерство воздушного боя. А это мастерство связано с новаторством, с глубоким пониманием тех общих задач, которые стоят перед всей Советской Армией.
Летняя кампания сорок четвёртого года — воздушные бои под Яссами и на Висле, в которых принимала участие и наша часть, — наглядно показала, насколько наши авиационные силы, материальные и людские, стали преобладать над силами противника. Дело не только в количественных изменениях, речь идёт о больших качественных сдвигах. Советские войска наносили противнику сокрушающие удары на земле, и это находило своё отражение в воздухе.
Ощущение краха, характерное для немцев, с отчаянием смертников дравшихся на земле, охватывало и немецкую авиацию. Мы старались учитывать это в воздушных боях, старались так подавлять врага на земле и в воздухе, чтобы это ощущение неизбежного краха ещё больше овладевало душой немецкого лётчика. Вместе с тем чувство превосходства, присущее лётчику нашей авиации, должно было сочетаться с неуклонным ростом его личного мастерства. Начиная командовать частью, я старался добиться того, чтобы творческий потолок так называемого «среднего» лётчика был высоким. На практике это означало: то, что может сделать Речкалов, Труд, Клубов или кто-либо из других наших асов, может сделать и молодой лётчик, только вступающий на трудный боевой путь истребителя. Для этого требуется одно непременное условие: не кичиться своими успехами, не зазнаваться.
В искусстве воздушного боя нельзя полагаться на одно вдохновение или на ту бесшабашную удаль, которая якобы обязательно должна «вывезти». Для нас оставался незыблемым сотни раз проверенный жизнью сталинский закон: «Смелость, говорят, города берёт. Но это только тогда, когда смелость, отвага, готовность к риску сочетаются с. отличными знаниями».
