медсестра, но он рыкнул на нее, изгоняя.
— Стоять, Шаповалов! Договоримся, — прохрипел он. — Сколько надо тебе, чтобы ты голову моей дуре не морочил?
Я терпеливо молчал, прямо глядя в его глаза. Хоть уже и бесил меня он.
— Ясно. — И совсем другим тоном он спросил: — Запал, значит? Серьезно все у тебя? Вот так враз?
— Да.
— А уберечь мою девочку потянешь?
— Буду тянуть, пока жилы не порву.
— А чего с этим слизняком Гошкой делать будешь?
— Решу.
— Выходит, она тебе сама добро еще не дала? — хитро прищурился он, ухмыльнувшись.
— Даст.
— Ну-ну. Не знаешь ты Альку мою еще.
У меня вся жизнь впереди узнать. Когда вот так, как нас, людей друг в друга вмазывает, подстроиться, вылепиться взаимно — нехер делать. Нутром чую.
— Слышь, Шаповалов! Информацию тебе дам. И козырь. Уж больно мне этот ее кусок сопли поперек горла. Договор подпишем. Официально. Нанимаю тебя ей личным охранником. Но учти! Давить на нее не позволю. Не примет она тебя…
— Примет.
— И позорить ее не смей! Пока она за этим замужем, что бы никто вас нигде… Понял? Моя дочь тебе не шалава и не давалка дешевая.
Упертый. С первого раза не дошло.
— Иван Палыч, вам тоже стоит усвоить. Я не просто так сказал, что лезть к нам не позволю. Сашка моя. Дальше сами разберемся.
— Ну-ну. Ладно. Еще обсудим это.
Нечего обсуждать. Не с тобой, мужик. Только с ней. С Сашкой.
ГЛАВА 13
— Нет. — Николай и не думал сердиться. Непрошибаемо-спокоен. — Твой вариант нам не подходит.
— Он подходит мне! Мне! Коль, ну ты окстись! Ни в какие ворота же… — Я уставилась на него и поняла: никакие мои доводы не сработают. И гневные взгляды тоже. Они были словно блымканье яркого фонаря напротив зеркала. Ослепляли злостью исключительно меня одну. Сквозь его невозмутимость вообще не пробивались.
— Боже, ну подумай, у меня же есть люди, что беспокоятся… — сделала еще попытку быть услышанной. Тщетно.
— Я у твоего отца был. Он теперь в курсе, что ты в порядке. И он в порядке.
Я на пару секунд зависла с открытым ртом. То есть он был у отца и они договорились? С моим родителем-деспотом? Как?! И главное — я все еще здесь, с ним, а не отбиваюсь от попытки уволочь меня куда-то, куда велено моим отцом. Я удивлена… мягко выражаясь. Хотя разница лишь в том, что волочь меня отсюда будет он сам.
— А как же Гошка? Ему ты тоже нанес визит? — не сдержала язвительности в тоне.
— Нет, и не планирую, как и ты.
— Что? — обалдела я.
— Что слышала. Ты не будешь с ним видеться до тех пор, пока я не сниму с него подозрения в причастности к твоему похищению.
— Да ты… Ты рехнулся? — от возмущения у меня и дух перехватило. — Гошка? Да он мухи сроду не обидел! Он бы в жизни и ударить не смог бы, в отличие…
Осознав, что несу, в чем смею упрекать, я тут же язык прикусила и даже ладонью рот себе прикрыла. Дрянь ты, Алька, неблагодарная. Про это вообще молчала бы.
— От меня, ага. — Николай обижаться, по крайней мере открыто, явно не собирался. Ну что за мужик, не прошибешь его ничем! — Сашк, прежде чем продолжить, подумай. Во-первых, кому бы еще выгодно, чтобы тебя не стало, а отец твой на этой почве тоже помер. И, во-вторых, зачем нежному Гошеньке тебя и пальцем трогать, если всегда можно нанять для этого урок каких-нибудь.
— Чушь! — я мотала головой, как заведенная, будто это могло бы помочь изгнать оттуда… все это… Нет! Не может быть! — Этого не может быть. Просто не может.
— Почему? Обоснуй, и я прислушаюсь.
— Да не обязана я ни черта обосновывать для тебя. Он мой муж, я его знаю, как себя. Никогда ему деньги отца нужны и не были.
— Почему? Потому что он так сказал, а ты и готова верить?
Николай хмурился, но голоса не повышал, в отличие от откровенно уже психующей меня.
— Да, готова. Потому что мы семья, понятно?! Как можно жить с кем-то и не доверять?
— Это от избытка доверия к его чувству к тебе ты присела на эти колеса поганые? А? — Николай рваными торопливыми движениями приводил в порядок свою одежду, и в тон его наконец просочилось раздражение. И он снова ранил меня изощренно точно. Каждая фраза — прицельный удар в и так раненное сердце. — Потому что он на шкур тощих, небось, заглядывался, или просто самой вдруг приспичило в гроб себя свести? От счастливой семейной жизни в доверии и любви.
Перед глазами полыхнуло от злости, и, не соображая, что творю, я замахнулась отвесить ему пощечину. Конечно, он мог меня остановить. Он убил четверых отморозков, не позволив им и дотронуться до себя. Моя ладонь звонко хлопнула по его щеке, и только тогда он поймал мою руку. Накрыв сверху своей ладонью и так и зафиксировав. Сгреб нечесаные, спутанные волосы на затылке свободной конечностью и рывком привлек к себе, перекрывая рванувший из меня поток гневных слов своим ртом. Я задергалась, силясь освободиться, высказать ему, что нет у него прав… прав на… ни на что…
Он целовал меня так же, как брал в сексе. Захватывая разом, вталкивая язык в мой рот властно, не лаская — имея. Имея так, словно у него на то как раз были все эти права, в которых я ему собиралась отказать. Потому что отказов он не принимал. Не от меня уж точно. Мое сопротивление, возмущение, гнев растворялись невообразимо стремительно. Он как сжирал их этим диким оральным действом, не стесняясь ранить зубами, терзать губы до соли, трещин и боли. Заменяя все собой. Желанием. Тем, что я испытывала за всю жизнь только к нему одному. Сокрушительным, как штормовая волна. Подхватывает, как ты ни барахтайся, и размазывает по нему, как по скале. Что там мое жалкое человеческое сопротивление против стихийных сил природы.
Моя голова опустела, все в ней привычно уже выгорело в угоду ему. Застонав от ускользающего возмущения, я вцепилась свободной рукой в его затылок, толкая теперь навстречу себе и целуя в ответ с жадностью под стать его. Николай прервал это сам. Как и начал. Ведь я уже с покорностью констатировала, что быть сейчас еще одному раунду. Я не остановлюсь и его тормозить не стану. Опять малодушно позволю ему все и пообещаю себе, что этот раз последний.
— Сашка, пошли, — отстранился он
