Приходили люди из города. Выслушивали советы, как лечить их животных, а сами смотрели-смотрели-смотрели… Пока мое лицо не наливалось яростью, и Велизарий, всюду за мной следовавший, поспешно их выпроваживал.
Когда в детинец должен был явиться посол короля Эковерта, мы с Инчутой седлали лошадей и через Княжьи ворота — чтоб не встречаться с Мирославом — выезжали кататься по берегу озера. И всякий раз, чуть в отдалении, за нами следовал десяток конных воинов.
Иногда к нам присоединялся Ратомир. Рассказывал на привале веселые истории, приключившиеся с ним во время двухлетнего странствия. Особенно часто — про нравы, бытовавшие в Империи. Тогда и Велизарий заслушивался так, что замирал на месте, позабыв про варево, радостно подгорающее на костре.
О многочисленных переговорах Вовура с нежданным посольством при мне никто не говорил. Я и не спрашивал. Знал — на весенний праздник приедет отец. Решать ему.
— Я как-то предлагал потренировать тебя бою на мечах, — однажды напомнил принц на очередной прогулке. И посмотрел на мои обмотанные тканью ладони.
— Арч, — смутившись, продолжил он. — Тебе будет это нужно, если ты не сможешь из лука…
Я даже подумать над предложением не успел — оскалился и глухо зарычал, как волк в капкане. Принц замолчал, лишь грустно на меня взглянув, но с тех пор каждый вечер я стал вдевать тетиву в слабый охотничий лук и пытаться стрелять. Пока руки не начинали дрожать. Пока слезы не брызгали из глаз от невыносимой боли. Пока рот не наполнялся кровью от прокушенной губы. Пока Велизарий не отбирал у меня оружие.
За неделю до праздника Ветра, я отпросил Инчуту от дежурств на стене. Лук был готов, пора было учить парня из него стрелять.
Оружие вышло отличным. Даже признанному мастеру лесного народа, дяде Стрибо не стыдно было бы показать. Да и с рунами я расстарался. К обычному «Ветру», добавил еще «Силу» на спинки и «Мягкость» на живот. Пара «Крепость» на концы, где тетива вдевается…
Петельку накидывали втроем. Ученик упирался обеими руками и коленями в рукоять, Велизарий, сопя как барсук, с побагровевшим от натуги лицом, гнул, а я вдевал тетиву в ушко.
— Облачайся, — приказал я Инчуте. — И пошли на берег…
У настоящего стрелка самое главное всегда с собой. Долго ли наруч защелкнуть да пальцы в кольца вдеть?! Пару тяжелых стрел в руку — и бегом за лошадьми.
— Кто тебя учил, кривоногий!? — ярился я. — Вот сюда, на полоски, подошвы ставь! Ну что ты будешь делать?! Да не сила тут главное, а ноги! Даже у коровы за сиську с силой не тянут, а тут лук! Вот же баран упертый! Да смотри, как надо!
Утомившись объяснять, я выхватил оружие у своего нерадивого ученика, мигом наложил стрелу и выстрелил. Тугая тетива срезала швы на левом рукаве, нитки, как кишки, брызнули в разные стороны. Жало ветра блеснуло наконечником, пару раз провернулось по своей оси и впилось в корягу, половодьем выброшенную на берег озера шагах в пятистах от нас.
Пальцы, не защищенные кольцами, саднили. На левой руке наливался синяк. Ладони, глухо ноющие по ночам, молчали. Я ошарашено сунул лук в руки Велизарию, сорвал повязки и уставился на раны. Ржавые коросты отвалились, предъявив розовую новую кожу. Один-единственный выстрел сделал то, чего не могли травяные снадобья.
— Ты Мастер Ветра, — вздохнул Инчута. И поклонился. — Учи, пожалуйста, дальше. Я все понял.
Дело пошло веселее. Днем усиленно занимался с отроком, чтоб потом, вечером, вдосталь повеселиться, наблюдая за тем, как парень пытается передать мою науку пятерым своим товарищам. Тем не менее, он делал успехи. Еще лет пять таких тренировок, и сможет стать лучником. Я начинал им гордиться.
За сутки до праздника гостевые хоромы наполнились жизнью: в сопровождении трех десятков дальних родичей приехал отец. Я видел, как они въезжали Княжьими воротами в город, но не мог бросить ученика и рвануть в детинец. Это был последний день тренировок перед турниром, традиционным для праздника, посвященного духу ветра — покровителя стрелков. Мы с Инчутой меняли хваты хвостовика стрелы и стреляли. Сначала на дальность — навесом. Потом в мишень с легкий пехотный щит величиной. И снова на дальность, но в мишень…
К вечеру, когда белый круг ясеневого щита стал расплываться в глазах, мы закончили.
— Вспомнишь чего-нибудь веселое перед стрельбой! — наставлял я ученика на последок. — Смотри на цель и вспоминай. Улыбайся — и победишь.
— Ха, я лучше кой-чью морду представлю…
— Нет! — рявкнул я. — Цель нужно любить. Иначе рука может дрогнуть.
— А вот ты как? — коварно поинтересовался молодой воин.
— Что я как?
— Ну, ты вот как будешь этих, — он махнул коротко стриженой головой в сторону Купеческих ворот, — убивать? Прям любить их будешь?!
— Буду, — улыбаясь, кивнул я. — Ты себе не представляешь, как буду их любить. Еще никто так не любил трупы, как буду я…
— Хитрец! — засмеялся дружинник. — Нужно будет постараться оказаться рядом, чтоб посмотреть на твою любовь…
— Иди, отдыхай, стрелок, — теперь развеселился и я. — И не вздумай завтра браться за лук!
— Спасибо, Арч, — вдруг серьезно поблагодарил Инчута и поклонился.
— Рано начал, — хмыкнул я. — Приз выиграешь — тогда…
Снова втроем, уже привычно, раздели лук, завернули в холст и спрятали в сумку. Пора было возвращаться в Росток. Молодой воин торжественно попрощался и ускакал — торопился провести последнее занятие с подопечными. А мы с Велизарием ехали шагом.
Очень хотелось увидеть отца. Хорошо бы, как в детстве, забраться ему на колени и пожаловаться, рассказать о плохих дядях, разбивших лагерь возле Купеческих ворот. Выплакаться, уткнув нос ему подмышку. Чтоб обещал — до свадьбы зарастет.
Я вообще-то в отца. Он тоже невысок, и издалека его до сих пор принимают за юношу. Только я на ладонь повыше его вырос. Так что «на коленочки» не получилось бы…
Взглянул на солнце. Верхушки деревьев, шатаясь на ветру, щекотали его круглые алые бока. Ночь обещала быть ясной. Жаль. В дождь плачется легче.
Еще хорошо бы, если б отец закричал. Наорал на меня так, чтоб аж уши заложило. Выложил бы все, чего я достоин… Да только я знал — не будет этого. Ничего отец мне не скажет. Он вообще никогда на меня или сестер не кричал. Но от этого только хуже — бывает, несказанные слова ранят больше.
Но больше всего я боялся сочувствия. Жалости боялся и утешений. Хватило. Наслушался от князя…
Моя соловая лошадка вдруг остановилась. Сама. Встала, словно по бабки вкопанная прямо в городскую мостовую, и мотала головой на все попытки стронуть ее с места. И в мыслях ее была такая тревога, такая забота обо мне, что и я забеспокоился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
