– Понимаете, меня тут за немецкого агента приняли, – решил признаться Крыжановский.
– Я-то понимаю, – всё так же ровно сказал Никольский. – А вот вы, товарищ профессор, за годы, проведённые вдали от родины, видимо, забыли, что суть советского человека заключается в бдительности. Так что сюрприз, как мне кажется, вышел обратного свойства – совсем не для товарища Артюхова, а для вас самого.
– Так вы что же…, – подал голос археолог, который всё ещё продолжал оставаться в неудобной позе с заломленной за спину рукой.
Спохватившись, Герман отпустил старинного приятеля и отошёл на шаг.
– Да-да, Михаил Капитонович, – важно кивнул Никольский. – Товарищ Крыжановский – никакой не предатель. Он только что вернулся из заграничной командировки, в ходе которой выполнял ответственное задание партии и правительства. Во избежание недоразумений, оговорюсь, эта командировка носила совершенно секретный характер, и интересоваться ею – значит, навлекать на себя подозрения в шпионаже.
– Подозрения в шпионаже…, – как эхо, повторил Артюхов, потирая плечо. – Теперь ясно…
Несколько секунд он переваривал новую информацию, а затем снова пришёл в возбуждение (видно, пары формальдегида продолжали по-прежнему воздействовать на нервную систему):
-…И очень рад, что ошибся. Герман, приятель, как славно, что я тебя не проткнул! А ты тоже хорош, тот ещё фрукт, задал мне трёпку! Ну, да чего уж теперь… Полагаю, как оно принято у русских людей после драки…
Археолог подмигнул по очереди обоим визитёрам, громко ударил в ладоши, а затем предложил:
– …Хлопнем по маленькой, тут в институте имеется изрядный запас спиритуса.
Герман в ответ развёл руками, а Никольский назидательно поднял палец и поправил Артюхова:
– Не у русских, а у советских людей, так говорить грамотнее. Что касается поступившего предложения, то я – «за», тем более что товарищ Берия с его гениальной прозорливостью всё заранее предусмотрел и распорядился выдать для такого случая сухпаёк. Вы поговорите, а я пока сбегаю в машину.
Когда младший лейтенант ушёл, два профессора крепко обнялись – теперь уже действительно по-дружески.
– Прости за сосуд, – с чувством сказал Герман.
– А-а, пустое, склею, не впервой. Да и какие наши годы, вот прогонит Красная Армия немцев, кончится война, тогда обязательно вернусь на Дон и ещё откопаю. И не один сосуд, а много!
– Если не ошибаюсь, Салтовская культура, к которой, как ты говоришь, принадлежит злосчастный кувшин, ни много, ни мало – основная культура Хазарского каганата? – поинтересовался Крыжановский.
– Так и есть, приятель, так и есть! – подтвердил Артюхов. – Думал, ты полностью зациклился на своём Тибете – ан, нет: кое-что ещё помнишь и о нашем благословенном Отечестве.
– Отечество наше не благословенное, а социалистическое, – с порога заявил вернувшийся Никольский. – Что это вас, товарищ Артюхов, на поповщину всё тянет?
Герман встал и, принимая у подчинённого свёрток с продуктами, как бы невзначай, больно сжал ему предплечье. Затем, проникновенно глядя в глаза, произнёс:
– Предлагаю поговорить на другую тему, а то может создаться впечатление, будто вы, голубчик, исповедуете взгляды предателя и шпиона Ежова. Давным-давно полностью разоблачённые взгляды!
От этих слов ранее преисполненный собственной значимости младший лейтенант сразу сник, а застольная инициатива перешла к учёным. По этой причине первую выпили, не как водится, за здоровье товарища Сталина, а вольнодумно – за науку. Вторую же подняли за смычку археологии с государственной безопасностью, поскольку и для той, и для другой движущим фактором служит пытливый поиск, основанный на воле, терпении и внимательности. Хорошо закусив хлебом с тушёнкой, Герман сказал:
– Ну, перейдём на личности. Поскольку про меня судачить недозволенно, да и служба моего молодого коллеги – тоже не предмет для разговоров, расскажи о себе, Миша. Как тебе жилось-моглось все эти годы?
Артюхов ответил не сразу – набив полный рот, он совершенно неприлично чавкал: видно, здорово оголодал за время сидения в институте. Наконец, хорошенько прожевав, начал:
– Да чего там рассказывать? Все время жил в Ленинграде, работал в Институте истории материальной культуры. Женился, есть сын. В сороковом стал членом ВКП(б). Научная карьера сложилась хорошо. Степень кандидата исторических наук присвоена без защиты диссертации, по совокупности опубликованных материалов. Защита докторской была назначена на двадцать третье июня сорок первого, здесь, в Москве. Приехал, понимаешь, только стал готовиться, грянула война. Я, как коммунист, конечно, сразу бросился в военкомат записываться добровольцем на фронт. Отказали, мать его! Мол, защищать Родину есть кому – вы идите, защищайте диссертацию. Что делать, пришлось… В июле защитился, собрался назад, в Ленинград, но тут такое началось… Даже совестно говорить! Объявили эвакуацию, и никто в Московском отделении не захотел оставаться. Ну, в общем, я не смог уехать. Теперь сижу здесь один, а мои родные там, в кольце блокады – и никаких вестей о них! Но я всё равно не жалею, что остался, ведь тут, в институте, такие ценности хранятся! Как подумаю, что их могли бросить, нехорошо делается. Одна коллекция поливных яиц чего стоит!..
– Профессор с этими яйцами во все инстанции стучался, – хихикнул Никольский. – Впрочем, так мы на него и вышли благодаря яйцам. Кстати, уже в который раз беседуем, а я всё забываю спросить – в чём ценность этих яиц?
– Ну, как же, – надул губы Артюхов. – В период раннего христианства, когда ещё здравствовали старые языческие традиции, на Руси принято было наутро после Пасхи, в так называемый поливной понедельник, закапывать в поле яйца из глины. Для повышения урожайности зерновых, так сказать. Теперь мы, археологи, эти яйца находим. Здесь, в Москве, великолепная коллекция, одна из лучших!
– Понятно, – пьяно кивнул Динэр Кузьмич.
– Михаил Капитонович шутит, – подал голос Крыжановский. – Не над вами шутит, надо мной. Помышляет уличить в невежестве. Не тут-то было – на самом деле поливными называются керамические изделия, покрытые поливой. Это такой сплав, вроде глазури или муравы.
– Теперь снова непонятно, – возмутился Никольский, укоризненно глядя на Артюхова. – При чём же здесь тогда поливной понедельник?
В ответ археолог лишь пьяно загоготал.
– Вот, Герман Иванович, то, о чём я говорил! – потряс в воздухе пальцем младший лейтенант. – Олег и Игорь – князья! Правый и левый берега! Семь пятниц, одним словом!
Институтский «спиритус» оказался забористым, и Крыжановский не на шутку захмелел. Прикрыв один глаз, он глянул на Артюхова, с довольным видом устроившегося в окружении различного рода артефактов. Размышлять над выходками коллеги не хотелось, зато думалось иное:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
