— Покажите, каким маршрутом думаете лететь в ледовый лагерь?
— От Москвы, — волнуясь, ответил я, — до Николаевска-на-Амуре я буду идти по существующей трассе. От Николаевска я полечу в Охотск, бухта Ногаева, Гижига, Анадырь, а дальше — через Анадырский хребет, Ванкарем и — на льдину.
Куйбышев попросил меня зайти на следующий день.
Сутки мне показались вечностью — что я только не передумал. Лететь от Москвы до Чукотки? Да еще зимой? Наверняка откажет комиссия, безусловно, откажет. И это проклятое правое крыло!
Я догадывался, что мой П-5 будет осматривать комиссия.
Рано утром помчался на аэродром. Действительно, вскоре появились члены комиссии. В ангаре, где стояла машина, было не очень светло, и я заслонил спиной злополучное место на правом крыле. Его не заметили.
И вот я снова в Кремле.
— Полет комиссия разрешила, — коротко сказал мне Куйбышев, но не из Москвы, а из Хабаровска. А сейчас разбирайте самолет, погрузите его на платформу, ее прицепят к курьерскому, — и… счастливо!
— Что же получается? Я — летчик, и буду трястись в хвосте у поезда!
— А вы посчитайте, от Москвы до Хабаровска поезд идет девять суток, а сколько участков надо пролететь?
— Десять, — ответил я.
— Это значит, лететь вы будете десять суток. Что же выгоднее?
— Я хотел днем и ночью лететь.
— Спасибо! Вы в прошлом году летели ночью, а долетели только до Байкала, а нужно, чтобы вы до Чукотского моря дошли.
И на прощание Валериан Владимирович добавил:
— Летите спокойно, не торопитесь, помните, что люди ждут, чтобы их спасли летчики.
В Хабаровске я присоединился к летчикам Доронину и Галышеву.
Семнадцатого марта в десять часов утра три самолета вылетели на Чукотку.
Пробиваясь через пургу и циклоны, выжидая погоду на базах, одиннадцатого апреля мы с Дорониным долетели до Ванкарема. У Галышева испортился мотор, и он отстал в Анадыре.
На челюскинской льдине к тому времени побывали Ляпидевский и Слепнев, прилетевший сюда со стороны Америки, куда он был командирован вместе с Леваневским, а также Каманин и Молоков. Они уже успели перевезти на Большую землю большинство челюскинцев.
Эвакуация пленников льдов завершалась.
Двенадцатого я тоже вылетел в лагерь. Курс пятьдесят градусов. На горизонте я должен увидеть черный дым от костра — это и есть льдина челюскинцев.
Более пяти тысяч километров пролетел я от Хабаровска до Ванкарема, но так не волновался, как на этих ста пятидесяти километрах. До боли в глазах я смотрел на горизонт, стараясь увидеть черный дым костра.
Погода была ясная, мороз тридцать градусов, горизонт чист. И наконец, через сорок минут полета справа от курса я увидел черный дым. Наконец-то долетел! Я вспомнил слова товарища Куйбышева: «Лети спокойно, не торопись, на льдине ждут тебя люди».
Я сделал круг над лагерем. Среди ледяных нагромождений приютились закопченные палатки. Вблизи палаток — наскоро сколоченный барак. На мачте — красный флаг, четко выделяющийся на снежном фоне.
В стороне — посадочная площадка, границы которой сама природа резко обозначила торосами. Она была похожа на вытянутый треугольник.
В тот день я сделал два рейса и вывез со льдины семерых челюскинцев.
Начало биографии
…В эту ночь никто не спал. Завтра — тринадцатое число — «невезучее», как в это многие верят. К тому же к концу дня стала портиться погода.
Люди то и дело выходили и прислушивались, не начинает ли завывать ветер. Они с опаской посматривали на небо. Сквозь туманную дымку еще просвечивали зеленоватые звезды. Стоял крепкий мороз.
Челюскинцы, доставленные па материк, тревожились за судьбу своих шестерых товарищей, еще находившихся па льдине. Они знали, что те тоже но спят, пристально вглядываются в черную даль, привычным слухом ловят каждый шорох, каждый скрип льда, каждый вздох неспокойной арктической ночи. Вероятно, они собрались все вместе в штабной палатке, из которой радист поддерживает связь с миром. Здесь светит коптилка — единственный огонек на сотни километров мрачной ледяной пустыни. Шестеро ждут не дождутся рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в воздух самолеты? Не помешает ли им циклон, готовый вот-вот нагрянуть в этот район Ледовитого океана. Вдруг начнется торошение и станет ломать ледяное поле лагеря. Трещина может разрезать «аэродром». Был тут большой, дружный, работящий коллектив, и тому приходилось туго, когда наступало сильное сжатие льдов. А теперь только шесть человек! Что они смогут сделать в неравной борьбе с разбушевавшейся стихией! Если попортит взлетно-посадочную полосу, они но в силах будут построить новую. Что с ними будет? Тогда ведь самолеты на льдину не посадишь.
Думы о погоде властно отгоняют сон от людей п на плавучей льдине, и на твердой земле в Ванкареме. Этот крошечный чукотский поселок волей судьбы стал одним из самых известных мест в мире. Население его удесятерилось в эти апрельские дни. Челюскинцы нашли времен шли приют в специально поставленных для них ярангах. Летчиков поместили в единственный здесь дом-факторию. В маленькое помещение мы набились как сельди в бочку.
Я ворочаюсь с боку на бок. Рядом на полу в такой же меховой «упаковке» лежит Каманин. В тесноте мы с трудом влезли в спальные мешки. Лишь худощавый Каманин легко нырнул в меха. Он самый молодой из нас.
— Николай! — прошу я его. — Расскажи что-нибудь! Может, под разговор скорей уснем. А знаешь, как важно отдохнуть перед полетом?
— Знаю! — отзывается Каманин, высовывая из мешка свою крутолобую, вихрастую голову. — А что рассказать?
— Про свою жизнь!
— Что мне рассказывать о себе?.. Год рождения 1908. Происхождение? Сын сапожника и ткачихи. Образование? Девятилетка. Специальное образование? Военная летная школа. Партийность? Член ВКП(б). Род занятий? Служу в Особой Краснознаменной армии. Вот и все.
— Ты мне не анкету заполняй, а биографию свою расскажи.
— А ее у меня пока нет. Биография моя только начинается…
Десять лет — разница в возрасте у меня и Каманина. Это и мало и много. Мало — потому что не помешало нам в одном строю выполнять ответственное задание Родины. Много — потому что из-за этой разницы дорога в авиацию для меня была значительно трудней и длинней, чем путь Николая Каманина. На то, на что Молокову и мне понадобилось по восемь-десять лет, у Каманина ушло два-три года. Мы шли от сохи к штурвалу самолета. Юноша, выросший уже в советские годы, прямо из средней школы пришел в летное училище.
Что стало бы с ним, если бы не было Великого Октября? Возможно, его постигла бы участь отца. Тот с утра до вечера сидел в полутемной каморке, сучил дратву, латал обувь для жителей заштатного, пыльного городишка Меленки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
