– С дальнобойными, – сказал, – хочу сам работать. Сведешь.
Штык побелел весь:
– За горло берешь?
Встал, и вместе с ним поднялись трое быков, кого он с собой привел.
Серега тоже вскочил, но сердце у него само частить не захотело, пришлось иголку вынимать. Однако стоило поднести ее к пальцу и вспомнить, как это больно, когда кончиком под ноготь, – и пульс взорвался, застрочил, как бешеный.
Тогда обошлось без махалова. Поглядев на Дронова, молча вставшего за спиной у группенфюрера, Штык скис, сел на место.
С того случая иголка для Сереги стала самой что ни на есть неразлучной подругой, никогда с ней не расставался. Если в речке купался – в плавки втыкал.
Случай на переезде
Шел, значит, Серега вечером вдоль железки один. От Нежданки, где у Мюллера теперь «бункер», домой. Место глухое, почти никто не ходит, особенно после темноты, а ему-то кого бояться?
Вдруг сзади шорох. Обернулся – от забора две тени. Посмотрел на них спокойно, подождал, пока подойдут.
Штык это был и с ним какой-то парень, на вид лет двадцати пяти. В джинсовом костюме, американской кепке с дурацким длинным козырьком. Когда они приблизились, оказалось, что лицо у парня плоское и почти безгубое, а взгляд неподвижный, немигающий.
Нисколько Серега не испугался. Даже в голову ничего плохого не пришло. Не сдурел же Штык на него, Серегу Дронова, всего с одним быком переть?
Догадался: покупать будет.
Став при Мюллере наипервейшим бригаденфюрером, Серега получал по сотне в неделю. Приоделся, мамке одёжи накупил, стал нацеливаться на мотоцикл «урал». Но Штык от шоферюг, которые в Москву левый товар гоняют, совсем другие бабки имел. Мюллер говорил – тыщи.
Не то что Серега сдал бы кореша за штуку или даже за две, но любопытно стало, сколько предложит?
Только Штык нисколько не предложил.
– Этот? – спросил его плосколицый.
– Этот. Нет его – и геморроя нет. Без него Мюллер – дырка от бублика.
Тогда Серега посмотрел на парня повнимательней. Говор у того был московский, врастяжку. Но не в говоре дело. Глаза страшные. Как две черные дырки.
От одного этого взгляда, безо всякой иголки, у Сереги режим включился.
Москвич не спеша (хотя на самом деле, наверно, одним быстрым движением) достал из кармана тяжелую черную штуку.
Пистолет! Настоящий!
Стал поднимать.
Только увидев, как палец жмет на крючок, а дуло изнутри озаряется пороховой вспышкой, Серега проснулся и дернулся в сторону.
Выстрела он почти не слышал (по железке как раз грохотал грузовой состав), лишь мимо уха просвистело.
Назад, на улицу не побежишь – Штык с парнем дорогу перегородили. Справа высокий забор. Слева несется поезд. Оставалось одно – бежать вдоль путей. Только пуля-то все равно догонит, она не вчетверо, а в сто раз быстрее.
Не побежал Серега, на это ума хватило. Попятился, не сводя глаз с пистолета.
И опять в самый момент выстрела скакнул в сторону. И еще раз. И еще.
Бах! Бах! Бах!
– Вот сука вертлявая! – выругался московский, выставил руку с волыной вперед и побежал прямо на Дронова.
Тот развернулся и дернул вдоль железки, что было мочи, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагами.
Товарняк уже пронесся, и до переезда с автоматическим шлагбаумом оставалось всего ничего. Там машины ходят, фонари горят – добежать бы только.
Теперь жахнуло громко, и пуля просвистела у самой шеи.
Серега с перепугу зажмурился – и не заметил под ногой камень. С разбегу, с размаху зарылся мордой в землю, чуть через голову не перелетел. Больно!
Хотел подняться, а правая нога не держит! Подвернул. А может, вообще сломал.
Недалеко оторвался он от погони, метров на тридцать. Если б нога не подвела, удрал бы, а так всё, кранты.
Московский неторопливо трусил к нему по дорожке, на ходу меняя обойму. Штык поспевал сзади.
Вдруг кто-то громко крикнул:
– Эээй, ребяаатааа! Чтооо это у вааас тууут творииитсяаа?
На переезде, по ту сторону железки, стоял мужик, то есть гражданин – в шляпе, при галстуке. Наверно, не слышал выстрелов, а то дунул бы от греха.
Московский остановился, оглянулся на Штыка.
Тот махнул рукой: валим отсюда!
Ясно, зачем им свидетель? Одно дело Серегу Дронова кокнуть и после под электричку кинуть. Совсем другое – грохнуть солидного человека в шляпе. Тем более там еще «волга» стояла, черная, с зажженными фарами. Вроде даже и шофер за рулем сидел.
Штыка с его московским мочилой как ветром сдуло.
Гражданин подошел.
Сначала еле двигался, но когда Серега понял, что останется жив, и съехал с «токо-така», шаг незнакомца сразу ускорился.
– За что это они тебя пристрелить хотели? – с любопытством спросил он, присаживаясь на корточки.
Значит, все-таки слышал выстрелы? И не убежал? Чудно.
– Ногу зашиб? – гражданин помог подняться, довел Серегу до штабеля бревен, усадил. – Жалко. Такие ноги беречь надо. Какой спурт!
– Чего? – насторожился Дронов.
– Спурт. Рывок в забеге. Я не замерял, но, по-моему, на мировой рекорд тянет. Конечно, когда в спину из «Макарова» палят, всякий припустит, но такой скорости я еще не видывал. Так за что тот парень в тебя выстрелил?
Не «стрелял», а «выстрелил»? Значит, дядька видел только самый конец – как Серега, пригнувшись, дул вдоль шпал. Ну да, раньше ему товарняк заслонял, понятно.
– Не знаю. Шпана какая-то привязалась, – пробурчал Серега и потрогал щиколотку. Кажется, опухает.
– А ты сам кто? – не отставала любопытная шляпа.
Между прочим, он мне жизнь спас, подумал Серега и ответил по-вежливому:
– Серега я. Дронов.
– А я Иван Пантелеевич. Будем знакомы.
Крепко пожал руку.
Потом обернулся к машине, крикнул:
– Эй, Володя, давай сюда.
Если на черной «волге» раскатывает, да еще с водилой, значит, какой-то шишкарь.
Тачка переехала на эту сторону, подрулила вплотную к штабелю.
– Ну-ка, развернись. Посвети сюда дальним.
Серега прикрыл глаза от яркого света, а Иван Пантелеевич присел, расшнуровал ему ботинок и осторожно пошевелил ступню.
– Тихо, не дергайся… Слава богу, не перелом. И связки вроде целы. Ерундовское растяжение. Через три дня заживет. Повезло тебе. И соколам тоже.
При чем тут соколы, Серега не врубился. Подумал, может, ослышался.
– Вы доктор, да?
Очень уж ловко дядька ощупал ногу, даже больно не сделал.
– Нет, Сергей, я не доктор, – весело ответил Иван Пантелеевич, выпрямляясь. – Я человек, который доверяет своей интуиции. И если она за каким-то хреном велит ему не сидеть у закрытого шлагбаума, а на минутку выйти и подышать свежим воздухом, я ее слушаю.
Сколько дядьке лет, понять было трудно. Лицо у него было не то чтобы молодое, но и не старое. Хорошее такое лицо, крепкое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
