Те историки, которые склонны видеть в Иване IV, прежде всего, нервно-истерическую натуру, считают эту погоню за изменниками преувеличением, внушением воспаленного воображения Грозного, задерганного тяжелыми обстоятельствами жизни и потерявшего душевное равновесие. Нельзя не признать, что в казнях и опалах 1568–1572 гг. еще много неясного, есть трудно разрешимые загадки. Так, например, недоумение вызывает гибель дьяка И. М. Висковатого, человека высокоталантливого, который пользовался неограниченным доверием Ивана Грозного и чуть ли не единственный из времени “избранной рады” уцелел при первом правительственном кризисе 1563–1564 гг. В чем мог провиниться Висковатый? Судя по тому мнению, которое он подал на соборе 1566 года, он был против продолжения войны за Ливонию и, может быть, работал в пользу заключения мира с Польшей. Борьба за Ливонию, ускользавшую, несмотря на величайшие усилия завершить так удачно начатое дело, становилась для Грозного настолько больным вопросом, что уже всякое возражение в этой области он готов был принять за измену. Но, может быть, за Висковатым числилась и более серьезная вина, чем одно только открытое противоречие, вина тайная?»
* * *
Поскольку никто толком не знал, что же на самом деле произошло с очередной царицей, вскоре пошел слух такого содержания: мол, это боярин Иван Петрович Федоров-Челяднин, один из самых близких к царю людей, поддался на ляшские посулы, продался врагу и на пиру подлил в царский кубок яду. Опытный государев лекарь самого Ивана Васильевича спас, а вот Мария Темрюковна, «по ее слабому женскому естеству», скончалась до того, как ей была оказана помощь.
Чушь полнейшая, если подумать. И как, казалось бы, таким слухам верить? Но люди склонны верить слухам, особенно подкрепленным сплетнями. А сплетни — это паутина ума, вот темные слухи и летят со скоростью света.
В 1544 году Иван Петрович Федоров-Челяднин был пожалован боярством, а еще через пять лет — почетным званием конюшего (то есть стал человеком, ведавшим царской конюшней, дворцовыми экипажами, конюшенными слободами, а также сборами с купли-продажи лошадей на конских площадках). Интересно, что даже Генрих фон Штаден, не скупившийся в своих «Записках о Московии» на нелестные характеристики своих современников, писал о нем: «Иван Петрович Челяднин был первым боярином и судьей на Москве в отсутствии великого князя. Он один имел обыкновение судить праведно, почему простой люд был к нему расположен».
И вот этот честный боярин был зван на царский пир. Знал бы он тогда, чем все это для него закончится…
Профессор Р. Г. Скрынников пишет: «Царь собрал в парадных покоях Большого Кремлевского дворца членов думы и столичное дворянство… Конюшему он приказал облечься в царские одежды и сесть на трон».
Понятно было, что Иван Грозный что-то задумал, но вот что? А он тем временем преклонил колена и обратился к ничего не понимавшему боярину со следующими словами:
— А что, боярин, хотел бы ты быть царем?
Федоров-Челяднин чуть под землю не провалился, не зная, что на такой вопрос и ответить.
— А на что мне, батюшка, — уклончиво сказал он, — такими мыслями голову засорять, коли ты у нас есть! Ты на престоле сидишь — ты и царь!
— Что же, по-твоему, царь — это только тот, кто на престоле сидит? — разочарованно воскликнул Иван Васильевич. — Нет, это было бы слишком просто!
Иван Петрович Федоров-Челяднин весь сжался от страха, все еще не понимая, что от него хотят.
— Ну, боярин, посиди еще на моем месте, а потом расскажи нам, как себя почувствовал в облачении государевом?
В Большой палате на скамьях полукругом у стен тихо сидели остальные бояре и прочие приближенные к царской особе люди. Все они были в богатых златотканых одеждах и высоких шапках. И сидели все неподвижно, боясь шевельнуться; палата как будто была наполнена манекенами. Наверное, каждый думал лишь об одном: слава богу, не я оказался сейчас на месте Федорова-Челяднина.
А царевы опричники сунули тому в одну руку любимый посох Ивана Васильевича, а в другую — чарку с вином.
— Это тебе вместо державы и скипетра, — пояснил с недоброй улыбкой царь. — С собой-то я сии знаки государевой власти не ношу, в Кремле оставляю. Впрочем, как и жену мою…
Федоров-Челяднин теперь не просто сжался от страха, а весь трясся как осиновый лист.
— Ну, боярин, — продолжал Иван Васильевич, — как тебе быть царем? А хороша ли показалась тебе государыня?
Про Марию Темрюковну говорили всякое. И видели всякое. Пользуясь равнодушием мужа, в последнее время она дошла до крайности. Вопреки древним традициям, она даже показывалась на улицах Москвы в открытых экипажах рядом со своими любовниками. Во всяком случае, говорили, что это были ее любовники.
Н. М. Будаев по этому поводу пишет: «Своим главным фаворитом царица избрала Афанасия Вяземского, но так как князь приезжал в Москву не каждый день, она дарила своим вниманием многих других. Она совершенно перестала стесняться. На пирах, которые устраивались во дворце чуть ли не каждый день, она появлялась простоволосой, что в те времена для замужней женщины считалось совершенно непозволительным».
Несмотря на показное равнодушие, с которым Иван Васильевич относился ко всем слухам о разгульной жизни Марии, он следил за каждым ее шагом. Когда Малюта Скуратов передавал царю последние новости, тот лишь усмехался и говорил: «Узнаю царицу, пусть веселится, а мы за нее Господу помолимся».
У Н. М. Будаева читаем: «Ее похождения с любовниками мало его интересовали, но когда ему сообщили, что царица организует партию, чтобы свергнуть его с престола, он решил принять меры. У Марии действительно зародилась такая мысль, момент для переворота был очень удобен».
В самом деле, царство было буквально истерзано опричниками. Очевидец Генрих фон Штаден рассказывает: «Опричники обшарили всю страну […] на что великий князь не давал им своего согласия. Они сами давали себе наказы, будто бы великий князь указал убить того или другого из знати или купца, если только они думали, что у того есть деньги […] Многие рыскали шайками по стране и разъезжали якобы из опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу».
В ответ население стало вооружаться для защиты жизни и имущества, а правительство практически утратило контроль над ситуацией. Иван Васильевич, закрывшийся в любимой Александровской слободе, казался своим подданным каким-то призраком.
Теперь Федоров-Челяднин начал понимать, куда клонит Иван Грозный, что значит его вопрос: «Хороша ли показалась тебе государыня?» В ответ он суетливо заерзал на месте:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
