Когда обед сварился, они снова потребовали взвесить мясо, и оказалось, что не хватает больше двадцати фунтов.
Слух об этом тотчас разнесся по палатам. Раненые заволновались.
Все, кто мог ходить, осадили кухню. Как ни изворачивался повар, как ни божился он, что мясо попросту уварилось, никто не стал его слушать. Уварка в двадцать фунтов казалась неправдоподобной. Где же это видано: целых двадцать фунтов! Да ими сорок человек можно накормить!
Дело казалось ясным как день: хищение, контрреволюция!
Госпиталь закипел. Несколько благоразумных голосов потонуло в общем возмущении. Повара, а заодно и всех его помощников скрутили и заперли в подвале. Кому-то пришло в голову, что повар не мог действовать без ведома начальства. Не долго думая, чтобы не промахнуться, схватили завхоза и начальника госпиталя. Вместе с ними сунули в подвал двух врачей, пытавшихся заступиться за арестованных.
В воздухе запахло самосудом.
На счастье, кто-то из медперсонала догадался послать за чекистами…
Алексея и Воронько стиснули со всех сторон. Каждый хотел высказаться, выложить свои доказательства виновности повара и его сообщников.
Рыжий парень в казачьей фуражке с малиновым околышем, теребя Алексея за рукав, бубнил ему в самое ухо:
– Последний кусок норовят украсть! Да, может, мне от того куска силы прибудет, может, я уж забыл, какое оно, мясцо-то, на вкус!
Воронько поднял руку:
– Тихо, товарищи, все будет в порядке! Сейчас заберем арестованных в чека, там разберемся, кто прав, кто виноват.
Чернявый красноармеец крикнул:
– Не отдадим! Сами их судить будем!
– Не выпустим гадов из лазарету! – поддержали его.
– Знаем, они вам мясцо, а вы их на все четыре стороны! – выкрикнул рыжий казачок, только что разговаривавший с Алексеем.
– Что-о? – Воронько повернулся к нему. – Что ты сказал?
Лапая задний карман брюк, где лежал револьвер, он шагнул к раненому.
– Они нам мясцо? Значит, нас купить можно, так, что ли?
Отпрянув назад, парень прижался спиной к товарищам.
Стало тихо. И эта внезапная тишина была пронизана таким недобрым, настороженным ожиданием, что Алексей вдруг почувствовал: Воронько делает ошибку. Столкновение с раненым в этой накаленной обстановке могло вызвать новый взрыв возмущения.
Он предостерегающе сказал:
– Товарищ Воронько!..
Но Воронько, по-видимому, и сам уже все понял. Дернув плечами, он отвернулся от рыжего и решительно поправил на боку офицерскую полевую сумку.
– Добро, пусть по-вашему! Устроим комиссию – на месте разберемся!
– Это другой разговор! – одобрительно зашумели кругом.
– С самого начала бы так!
– Грамотные есть? – спросил Воронько. – Пусть выйдут.
Он был уже спокоен, улыбался, и только усы его возбужденно топорщились.
Вперед протиснулось несколько человек. Воронько отобрал четверых, присоединил к ним чернявого красноармейца, который говорил речь, потом нашел глазами своего рыжего обидчика:
– Эй, гнедой, иди тоже в комиссию заседать!
– А на черта мне та комиссия! – отмахнулся рыжий, держась, на всякий случай, поодаль.
– Иди сам разбирайся, ежели другим не веришь.
– Мне это ни к чему. И так все известно.
– Может, еще чего узнаешь… про чекистов.
– Вы ему пожрать пообещайте, сам побежит, – посоветовал кто-то. – Он брюхом до всего доходит.
Раненые засмеялись. От недавней напряженности не осталось и следа. Рыжего стали подталкивать к Воронько.
– Да ведь малограмотный я, – отнекивался тот.
– Уразумеешь как-нибудь. Заурчит в пузе, – значит, непорядок.
Его в конце концов уговорили.
Трубным своим басом Воронько точно обрубил шум:
– Тихо! Знаете этих людей? – спросил он, указывая на «комиссию». – Доверяете им?
– Знаем!
– Люди известные!
– В таком разе кончайте базар: комиссия будет работать, остальным не соваться! Ведите на кухню!
И толпа, возглавляемая «комиссией», повалила к одноэтажному, стоявшему особнячком кухонному флигельку. У его дверей двое раненых с винтовками охраняли нерозданный обед. «Комиссия» вошла на кухню, раненые столпились в дверях, облепили распахнутые окна.
На длинном разделочном столе влажной остывшей грудой лежало сваренное мясо.
– Седайте, громодяне, – сказал Воронько членам «комиссии», – будем работать.
Алексею показалось, что матроса начинает забавлять происходящее. Воронько сел на табурет посреди кухни, положил на колени полевую сумку и уперся руками в бедра, хитро оглядывая присутствующих из-под насупленных бровей. Алексей встал у двери, помогая часовым сдерживать любопытных. «Комиссия» расселась на лавке вдоль стены.
Начался разбор дела.
Прежде всего допросили тех двух раненых, которые «накрыли» повара с поличным. Это были молоденький чубатый красноармеец с забинтованным глазом и дюжий хромой матрос в полосатом тельнике и желтых затрепанных кальсонах. Молоденький бойко рассказал, что подозрение у него вызвала солидная комплекция повара: с чего бы он был такой толстый, когда у всего трудового народа животы подводит! Не иначе – обжирается за счет раненых! С того все и началось…
– Повар-то спервоначалу нагличал, – рассказывал свидетель, – отказался мясо вешать, оттого, мол, что с обедом не поспеет. Но мы его взяли за жиры – взвесил… А как прояснилось, что не хватает, говорит-уварка. Это двадцать-то фунтов! Тут и малому дитю было бы понятно, что и как… Ты не гляди, что у меня временно один глаз остался: я и вслепую контрреволюцию разберу!
Раненые сочувственно засмеялись.
– Сколько было мяса вначале? – спросил Воронько хмурясь.
– Свежего-то? Чуть поболе семидесяти четырех фунтов, – с уверенностью ответил красноармеец. – А как сварилось, в аккурат – пятьдесят. Двадцать четыре фунта как не бывало.
Воронько почесал голову, сдвинув на сторону фуражку, и обратился к «комиссии»:
– Теперь надо другую сторону послушать… Пускай повара приведут. Только смотрите, без глупостей! Если кто тронет его хоть пальцем, с тем я отдельно поговорю! Михалев, сходи с ними, последи за порядком!
Привели повара. Неповоротливый, болезненно тучный, он мелко семенил ногами и, как улитка, втягивал голову в плечи при каждом окрике.
Его поставили перед Воронько.
– Рассказывай, кок, воровал мясо или не воровал? – приказал тот.
Повар заплакал. Дрожа обвислыми щеками, он стал клясться, что за тридцать лет работы не взял казенного ни на полушку, что мясо уварилось, что у него жена – старуха, а дочка на сносях от красного командира…
– Не заставьте безвинно пострадать, голубчики! – задыхаясь, выговаривал он. – Честно работал, видит бог!
– Знаем вашу честность! – крикнул рыжий.
Но его никто не поддержал. Раненые уже успокоились, и вид жалкого, плачущего старика подействовал на всех угнетающе.
– Отвечай, кок, – сказал Воронько, дергая себя за ус, – сколько бывает уварка?
– По-разному, голубчик, – всхлипнул повар. – Какое мясо… Другой раз и треть от всего может уйти.
Кругом зашумели.
– Ша, громодяне! – повысил голос Воронько. – Надо проверить, брешет он или нет. Свежее мясо есть еще, кок?
– В подвале, к ужину осталось.
– Давайте его сюда!
Когда мясо вытащили наверх, Воронько сказал повару:
– Режь ровно три фунта. Но, смотри, тютелька в тютельку.
Все придирчиво следили, как повар взвешивал отрубленный от тушки сочный кусок филея.
– Ставь чугунок на огонь! – распорядился Воронько. – Сейчас, товарищи, сварим этот кусок и посмотрим, сколько останется, а там решим – виноват старик или нет.
Кто-то недовольно протянул:
– До-олгая история!
Человека расстрелять, известно, быстрей, – нахмурился Воронько. – Ничего, подождешь!
– Правильно! – заговорили раненые. – Это он дельно придумал!
…Мясо варилось больше часу, и все это время члены «комиссии» и раненые, не отрываясь, следили за кипящим чугунком. По кухне растекался пар. Запахло жирным мясным бульоном. И послышались голоса:
– Ох, и жрать охота! Без обеда ведь сидим!
– Кабы не затевали бузу, давно были бы сыты!
Сварившееся мясо взвесили. В нем не хватало одного фунта и трех золотников!
Арифметикой занимались все. Имевшиеся у Воронько и Алексея карандаши разломали на шесть огрызков, каждому члену «комиссии» Воронько выдал по листу бумаги из тетради.
Когда все подсчитали, оказалось, что на общее количество мяса, предназначенного на обед уварка в двадцать четыре фунта была еще невелика, могло увариться больше.
– Ну? – спросил Воронько. – Что вы скажете, товарищи громодяне?
Члены «комиссии» переглядывались, чесали затылки.
– Кого же теперь будем судить? – продолжал Воронько. – Или, может быть, все-таки расстреляем старика? Что нам стоит?
– Ты не шуткуй! – сконфуженно пробурчал чернявый красноармеец, разглядывая исчирканную неуклюжими расчетами бумажку. – Всякое могло быть…
