— Пора ехать, — сказала Рейдин, забираясь на переднее сиденье и оставляя для меня место за рулем.
Старушка повернула зеркало заднего вида и, глядя в него, поправила головной убор, который больше всего напоминал огромную пасхальную корзину. Рейдин очень медленно вынула из шляпы четырехдюймовую шляпную булавку и аккуратнейшим образом вставила ее абсолютно на то же место.
— Если ты не поторопишься, они начнут без нас. Разве мама тебе не объяснила, что неприлично входить в храм Божий после того, как паства уже собралась? Заводи мотор, детка, а то пропустим самое интересное.
Рейдин и в самом деле мне помогла. Она хорошо знала Уевахитчку и показала мне кратчайшую дорогу к церкви.
Храм представлял собой небольшое здание прямоугольной формы из серых блоков из разряда “заезжай и поставь машину на лужайке перед входом”. На церкви висела маленькая белая вывеска, как мне показалось, сделанная вручную, притом не очень умело. Увидев в самом низу вывески имя брата Эверита, я совсем пала духом. Судя по всему, нам предстояло выслушать длинную проповедь о расплате за грехи.
Мне очень не хотелось заезжать на “новеньком” автомобиле Рейдин в изрытый колеями церковный двор, но другого выхода не было. Площадка, засыпанная гравием, и даже часть лужайки были уже заняты, так что нам остался только участок рыжей глины.
— Вот это собрание, вот это я понимаю! — удовлетворенно провозгласила Рейдин. — Сейчас мы им покажем, где раки зимуют. — Придерживая шляпу, она подняла голову и устремила взгляд к небу. — Трепещите, инопланетные злодеи! Трепещите!
Через пыльную глинистую площадку к церкви медленно брели две престарелые дамы. Услышав вопли Рейдин, они остановились и перекрестились.
— Аминь, сестра, — прошептала одна.
— Правильно! — поддержала другая.
Эта вторая, на шее которой красовались оранжевые бусы, показалась мне чем-то похожей на Рейдин.
Когда мы подошли к главному входу в крошечную церковь, от боковой стены здания отделилась фигура в черном балахоне и поспешила к двери. Я догадалась, что это и есть брат Эверит. Его короткие черные волосы, обильно смазанные бриолином, были зачесаны назад, лицо выражало хмурое недовольство. Держа в руке Библию, он быстро поднялся по ступеням.
Мы с Рейдин пошли за ним.
— Ноги в руки, и бегом, девочка, — сказала соседка. — Брат сейчас начнет службу.
Мы взбежали по лестнице, влетели в святилище и остановились как вкопанные: Рейдин стала озираться, высматривая свободное место. Отыскав то, что нужно, она поправила шляпу, покрепче зажала под мышкой пухлую сумочку и с неотвратимостью паровоза решительно двинулась вперед по проходу. Я испугалась, что она собирается сесть в первый ряд, но, к счастью, соседка снизошла до третьего ряда от конца.
— Сойдет, — прошептала она, пробираясь к свободному месту и по пути чуть не растоптав тех двух старушек, которых мы видели на стоянке. — Отсюда мы все увидим и услышим.
Я села рядом и осмотрелась. В крошечное здание набилось человек восемьдесят. При нашем появлении все стали оглядываться, кивая друг другу, обмениваясь улыбками или шепотом здороваясь. Мне показалось, что это больше похоже на собрание деревенского кружка, чем на похороны. Святая Мария не потерпела бы подобной демонстрации. Там, откуда я родом, церковь считается карающей силой, в храме надо думать о страданиях, а не болтать.
В целом церковь, где проходила заупокойная служба, меня несколько разочаровала. Здесь недоставало некоторых вещей, которые у католиков считаются очень важными. Прежде всего в здании не было икон, единственным религиозным атрибутом был цветное изображение Иисуса, висевшее по центру над кафедрой. Кроме этого, не было ничего напоминающего о церкви — ни алтаря, ни свечей, ни ладана; более того, не было даже распятия.
Интерьер церкви отличался простотой. Стены были обшиты панелями “под дерево”, вместо витражей в окнах было простое стекло, только красного цвета. Я бы сказала, что попала в скромный молельный дом. В этой, с позволения сказать, церкви не было даже настоящего органа, только пианино, за которым сидела толстая тетка с пышной прической и листала ноты, слюнявя палец. Сестры-монахини очень удивились бы, попав в этот “храм”.
Бросив взгляд куда-то на задние ряды, толстуха за пианино на секунду одеревенела, а потом с силой опустила короткие толстые пальцы на клавиши. Зазвучала музыка, прихожане встали. По залу понеслись звуки гимна “Старый грубый крест”. Брат Эверит медленно двинулся по проходу, за ним шла пожилая пара, по-видимому, родители Руби.
Мать Руби оказалась невысокой, подтянутой, ее темные волосы были уложены аккуратным узлом. Она была в строгом темно-синем платье, лицо опухло от слез, она опиралась на руку мужа. Но отец Руби и сам, казалось, едва держался на ногах. Он был бледен, вокруг глаз залегли темные круги. Он шел медленно, казалось, ему неимоверно трудно было переставлять ноги.
Я почувствовала, как сильная рука Рейдин обнимает меня за талию, соседка сунула мне в руку носовой платок, и только тогда я поняла, что плачу. Вокруг нас все запели. Судя по выражению лиц окружающих, причина, по которой все они собрались здесь утром в четверг, их совершенно не трогала. Я вдруг осознала, что моя подруга, дочь своих родителей, никогда больше не пройдет по этой земле. Боль пронзила мою грудь, как нож. В этой неожиданно нахлынувшей волне боли присутствие Рейдин, как ни странно, стало для меня чем-то вроде спасательного круга.
Гимн закончился, родители Руби сели в первом ряду, и брат Эверит начал читать молитву. Рейдин похлопала меня по руке.
— Братья и сестры, Господь призвал нашу младшую сестру к себе, — тоскливо затянул священник высоким гнусавым голосом.
Акустическая система, установленная на помосте, только портила дело. В сравнительно небольшом здании в микрофоне не было никакой необходимости, а голос Эверита, усиленный динамиками, стал еще более визгливым.
— Господь со своего святого трона протянул свою десницу до земли и вырвал нашу сестру из когтей зла и искушения!
Прихожане ответили многоголосым “аминь”.
Пытаясь не обращать внимания на брата Эверита, я стала смотреть по сторонам. В первом ряду тихо плакали родители Руби. Все остальные, казалось, сосредоточились на словах доброго брата, который вещал о расплате за грехи. Они смотрели на Эверита с приоткрытыми ртами, сложив руки на коленях, и жадно ловили каждое его слово. Несколько женщин зашмыгали носами и поднесли к лицам платочки, но, не считая родителей Руби, только один человек показался мне совершенно убитым горем. В самом последнем ряду какой-то маленький человечек с морщинистым лицом фермера обливался слезами. Он так сгорбился от горя, что шея совершенно ушла в плечи. На нем был зеленый жакет из шотландки, купленный, наверное, году в шестидесятом, и узкий темный галстук, выделявшийся на фоне белой рубашки как росчерк шариковой ручки. Его седые волосы торчали во все стороны, местами спутываясь с такой же седой бородой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
