Волновался Иммануил не напрасно. Принцип неучастия в происходящем, которым руководствовались проживающие в России евреи, не понравился новым властям. Если ты активно не борешься с врагами народа, значит, ты сам враг. Простая и действенная логика. В результате такого расклада в феврале 1918 года в Москве арестовали группу сионистов. Шимона Великовского успели предупредить об опасности. Ему пришлось бросить все свое имущество и спешно скрыться. В течение трех недель он прятался, а потом вместе fc женой и младшим сыном выбрался из Москвы. Решено было добираться до Палестины. Логичнее всего Великовским казалось отправиться на юг и пересечь Украину. Они не учли всей серьезности происходящих там событий. Весь юг был охвачен войной, пробиться на запад им так и не удалось. Тогда они решили попытаться направиться на восток и через Кавказ пробраться в Закавказье, а уже оттуда — либо в Турцию, либо в Персию.
Случилось это в начале зимы 1919 года на Дону. Иммануил пошел в станицу в надежде раздобыть хотя бы какую-нибудь еду. Высокий юноша с интеллигентным лицом и волевым подбородком, в котором безошибочно можно было распознать еврея, почему-то показался казакам генерала Шкуро большевистским агитатором. Допрашивавшему Иммануила есаулу попросту лень было выслушивать объяснения какого-то жида. Мало их что ли комиссарит в Красной Армии? Приговор был скорым и безапелляционным: расстрелять!
Казак средних лет повел Иммануила на окраину станицы, к яру, в котором расстреливали пленных. Великовский шел не оглядываясь, время от времени ощущая прикосновение штыка к спине. Жидкая грязь чавкала под ногами. Первые снежинки неуверенно парили в сером свете рано угасающего дня. Какое-то непонятное состояние, какое-то неясное ощущение безмерности отсекло и страх, и даже тревогу о родителях, ничего не знающих о его судьбе. Неизвестно почему и зачем он вдруг начал спокойный рассказ. Он говорил о том, что еще совсем недавно вспомнилось ему на Украине, на пепелище еврейского местечка, куда, в надежде на кров и еду семья Великовских пришла, к счастью, уже после погрома.
Он рассказывал о Диего Пиресе — рыцаре и маране начала XVI века, прекрасном юноше, любимце португальской королевы. Под влиянием выдумщика Давида Реубени, объявившего, что он пришел из чудесного царства, где счастливо живут десять исчезнувших колен Израиля, Диего принял иудаизм, обрезался, сменил свое имя на Соломон Молхо и стал изучать каббалу. Католическая церковь обвинила его в ереси. В день аутодафе папа Климентий VII спрятал его, а на костре сожгли другого человека. Диего-Соломон и Реубени под знаменем Маккавеев направились к королю Карлу. Король выдал тридцатидвухлетнего Диего-Соломона. В день казни король направил своего посланника с предложением о помиловании, если Диего возвратится в христианство. Пирее отказался и был сожжен.
…Чавкала грязь под ногами. Казак слушал с интересом и удивлением. Он шел, уже не прикасаясь штыком к спине Иммануила. Когда они остановились у обрыва над яром, казак, внимательно вглядываясь в лицо пленника, сказал:
— Чудной ты какой-то… Хоть и жид, а человек. Ладно. Не стану я брать греха на свою душу. Спустись в яр, дождись темноты и уходи.
Два выстрела прогремели в мокрых сумерках. И снова тревожная тишина окутала мир.
Скрываясь в яру до темноты, охваченный нахлынувшим страхом, Великовский пытался проанализировать, что же произошло с ним по пути к расстрелу. Откуда взялось то непонятное и сейчас состояние безмерности, отсутствия страха и даже тревоги о родителях? Что это было? Стопор? Охранительное торможение? И почему он вдруг заговорил о Диего Пиресе?
Уже на Кавказе, глядя на мощную шапку Казбека, преграждающего путь на юг, в Эрец-Исраэль, Иммануил Великовский написал поэму в прозе о рыцаре и маране, прекрасном юноше Диего Пиресе.
Пройдет еще пятнадцать лет, и эта поэма будет опубликована в Париже на языке оригинала — на русском языке: Эмануил Рам «Тридцать дней и ночей Диего Пиреса на мосту Святого Ангела».
Итак, первая попытка выбраться из России не увенчалась успехом. Около трех лет семья Великовских скиталась по югу России, охваченному гражданской войной. В Москву возвращаться было нельзя, Шимон об этом даже и не думал. А вот Иммануил решил рискнуть, понимая, что нужно все же что-то предпринимать, попытаться закончить учебу и, быть может, найти возможность покинуть страну легально.
С убогой поклажей в руках Великовский вышел на заснеженную площадь перед Киевским вокзалом. Справа, за Москвой-рекой, в сумеречной дали проступали очертания Новодевичьего монастыря. Обшарпанный трамвай душераздирающе заскрежетал на повороте. Все такое знакомое и все такое чужое… Но через это надо пройти.
То ли по причине некоторой либерализации, то ли потому, что Москва остро нуждалась в медицинских кадрах, особенно во врачах, восстановление Великовского в университете оказалось относительно легким делом. Тем более, что блестяще учившегося студента помнили уцелевшие на факультете профессора.
Летом 1921 года Великовский окончил университет и получил диплом врача. Еще несколько месяцев он работал терапевтом, прежде чем ему с колоссальным трудом удалось раздобыть разрешение на выезд за границу для себя и для родителей, все еще скитавшихся по Украине. Весной 1922 года Шимон Великовский с женой и младшим сыном покинули пределы опостылевшей им России.
Голова Великовского-старшего всегда была полна идей, связанных с возрождением еврейского государства. Собрать бы туда цвет научного мира, украшающий цивилизованные страны, — какой бы мог получиться университет! Мечта эта казалась даже не утопией, а так, чем-то эфемерным. Но почему бы не начать ее осуществление с создания многоотраслевого научного журнала, в котором будут публиковаться работы виднейших ученых-евреев? С этой целью Шимон Великовский, как только семья выбралась за пределы России, направил Иммануила в Берлин, а сам вместе с женой поехал в Эрец-Исраэль.
Иммануил отправился в Берлин, где женился на юной скрипачке и стал редактировать журнал «Скрипта университетис», в котором сотрудничал Альберт Эйнштейн. В том же году переехал в Палестину, где в течение 15 лет практиковал психиатрию. По психиатрии была и его первая научная статья, опубликованная в 1930 г., но его успехи в области психиатрии оказались более чем скромны, и вскоре он бросил ею заниматься.
В 1939 г. он приехал с семьей в Нью-Йорк. «Вначале предполагалось, что это будет не слишком продолжительная поездка. Иммануил хотел закончить здесь начатую им книгу «Фрейд и его герои».
В среду, 26 июля 1939 года, задолго до причаливания парохода к берегу, Великовские вышли на палубу. Слева проплыл Стейтен-Айленд и еще через несколько минут — островок со статуей Свободы, столько раз виденной на фотографиях, а сейчас задевающей струны сердца даже у них, не эмигрантов. Справа, словно горная гряда, высились небоскребы Манхеттена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
