– Чего делать-то?
Они осмотрели его в две пары глаз, будто оценивая, можно ли доверять.
– Ты ведь болтать не будешь, парень, да?
– Не из болтливых.
– Да это я понял уже, – усмехнулся Хозяин. – Ну так ты ведь понимаешь, что мы тебя завсегда найти сможем. И семья у тебя большая.
«Будто в дурацком кино каком-то», – чуть не сплюнул с досады Таль.
– Можжевеловую рощу у Верхнего Перевала знаешь?
– Заказник, что ли?
– Да.
– Ну, знаю.
– Вот и отлично!
Дело было нехитрое. Пробраться в темноте к роще да поджечь подлесок. Жара стоит уже второй месяц, вспыхнет от одной спички. Таль не спрашивал, зачем. Может, можжевельник нужен сувениры резать, хотя, вроде, весь рынок давно на поделки перешёл. Может, для заготовки древесного угля, тоже ведь спрос есть. Может, из-за земли. Захотел какой-нибудь богач виллу построить в этом месте, а нельзя, заказник! Нет заказника – нет запрета, строй не хочу. Таль сразу вспомнил их с Янкой разговор про революцию и как она его коммунистом назвала. А сейчас вот он, наоборот, получается, за тех, кто на виллах. Видела бы Янка! Ну и что? И ничего бы не сказала, если бы услышала, сколько ему заплатят. До конца лета безбедно! Да они год на эти деньги жить смогут! Анютке новые сапоги на зиму купят. Маме – пальто. Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь теперь даже телефона нет, он уже сто лет не слышал своих. Как они там и что? Вот завтра заплатят, и сразу себе телефон купит. Самый дешёвенький, ему ведь только звонить. А Янке он купит… Да что он может ей купить? У неё всё есть. Она сама их подкармливает, будто он дурак и не видит!
Настроение у Таля совсем испортилось. «А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь вот будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезёт. И к тому лотку подведёт. И скажет так, небрежно: выбирай…
Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Пробраться в него для пацана – дело плёвое. К тому же Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну знал, что вот это сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий», потому что выглядит, как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, всё, лучше не думать. Ну сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Ещё и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что всё в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришёл такой я… и всё, нету». Таль чиркнул спичкой.
Убежал он сразу. Вниз по тропе, надеясь в темноте только на удачу, и правда чудо, что не навернулся. За спиной вырастала стена пожара.
Глава 8
Два деда
Янка, подхватив тазик с пелёнками, вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. И тётя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошёл.
– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.
Тётя Нияра опустила глаза, сказала тихо:
– Здравствуйте, папа.
– Узнал про твою беду.
Тётя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошёл к скамеечке, присел на неё, вздохнул. Тётя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил её серёжку в ухе. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.
– Маам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в неё.
«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать бельё. Она встряхивала его, и только эти хлопки и были слышны.
– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.
– Это Яночка, Талева подружка, – тётя Нияра сбилась, сказала почти шёпотом, – невеста.
Янка закашлялась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.
– Молода для невесты-то…
Опять повисло молчание. Потом дед сказал:
– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.
Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в макушку. Тётя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.
– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тётю Нияру, которая всё ещё не смела поднять глаза, и сказал: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.
«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – «прощаю»?». Но тётя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его колени и плакала долго и безутешно.
– Ну, наконец-то, – буркнула Анюта, знаком показала Янке: «пойдём», и они ушли в дом.
– Что «наконец-то»? – накинулась Янка на Анюту. – Прощает! А где он…
– Да нет, – отмахнулась Анюта. – Наконец-то мама заплакала. Она ведь, как папа… – и замолчала, потому что Маруська стояла рядом и не сводила с Анюты преданных глаз. – Она ни слезинки не проронила. Мне даже врач сказал, что это очень плохо, может сердце не выдержать.
Их окликнули со двора. Дед открыл машину и заставил Янку с Анютой таскать мешки с крупой, мукой, сахаром и картошкой во двор. Ещё он привёз трёх куриц и петуха, чему тётя Нияра больше всего обрадовалась. Она поручила Пашуню деду, а сама поставила чайник, собрала на стол, а слёзы всё лились у неё по щекам, но Янка теперь понимала, что это просто горе выходит из неё так, что это – к лучшему. Дед рассказывал ей, как и что у них в Симферополе, кто на ком женился, кто у кого родился, мешая русские слова с татарскими. Янке эти имена ни о чём не говорили, но было понятно, что родни у тёти Нияры много.
– Ты, дочка, смотри, я тебя неволить не буду, а всё же лучше вам к нам перебраться.
Анюта вздрогнула и чуть не разбила блюдце.
«Только не это! – сказали Янке её глаза. – Я не поеду ни за что!». Но тётя Нияра ответила всё так же робко:
– Спасибо, папа. Но я должна посоветоваться с Талем. Он у нас теперь в семье старший, как скажет, так и будет.
Янка увидела, что Анюта с облегчением выдохнула. В брате она была уверена.
– Это правильно, дочка. Он мужчина, ему и решать. Но знай, что тебе всегда там рады.
«Ага, после стольких лет!» – вспыхнула Янка. Но она понимала, что лучше молчать и, как тётя Нияра, не поднимать на сурового деда глаз.
Была пятница, и, возвращаясь от Конопко домой, Янка заранее тосковала, что дед опять сидит и пьёт. И дома напряжённая тишина, только бабушка привычно ругает деда, но шёпотом, чтобы не слышали постояльцы, занимающие весь первый этаж скворечника. А дед всё бормочет свои истории, которые никто не слушает. Иногда Янке становилось жалко деда, особенно когда по его вечно загорелой морщинистой щеке начинала медленно скатываться слеза. Мутная, она повисала на подбородке и долго держалась там, прежде чем упасть на клеёнку стола. Янке казалось, что ни бабушка, ни мама никогда особенно деда не любили, по крайней мере редко к нему прислушивались, и его желания уж точно были последним, с чем считались в доме.
Вот по отцу тёти Нияры чувствовалось, что он в своей семье самый-самый. Самый главный, самый значимый, без его разрешения там, наверное, никто шагу не делает. Тётя Нияра вон сделала, и что? Янка вспомнила вдруг, как видела отца Таля последний раз на берегу, когда она сбежала от глупых разговоров, а он сидел, пьяный, и стал её учить жить. Наверное, он всю жизнь чувствовал себя виноватым. Или наоборот? Гордился тем, что ради него тётя Нияра порвала со своей семьёй?
Янка толкнула калитку. Полной грудью вдохнула, вобрала в себя тягучий запах роз, что росли вдоль дорожки. Успокоилась. Что ей дед? Ну, пьёт на кухне, что ж теперь? Попробуй работать на коньячном заводе и не пить. Все пьют. Кто от работы, кто от того, что её нет. Это были не её слова, не её мысли, это бабушка так говорила, когда, поругавшись с пьяным дедом, шепталась с мамой. В этом мире всё какое-то неизменное, постоянное, ничего не происходит, будто замерло, всё повторяется изо дня в день, и каждую пятницу она слышит всё те же слова.
– Мать, ты вот что, успокойся. Ничего толком ещё неизвестно и непонятно, и вообще, надо съездить, узнать всё, а потом слёзы лить.
Янка чуть не споткнулась. Это был голос деда. И слова были такие твёрдые, деловые, непохожие на пятницу. Да вообще на него непохожие! Чтобы он так бабушке говорил? Но только он зовёт бабушку «мать». И Янка поняла, сердцем почувствовала: что-то случилось. Что-то плохое. Она бросилась к дому, и навстречу ей вышла Юля. Та самая, которой нравится Тарас!
– Привет, Ян, – глаза у Юли заплаканные.
