Юрий сидел в первых, офицерских, рядах. В кают-компании он не мог сосредоточить свое внимание только на Ляле. Зато теперь, когда, ярко освещенная прожекторами, она стояла на сцене, Юрий не сводил с нее глаз.
Но вместе с тем Юрий все время чувствовал, что за спиной у него сидит Андрей Соляник и тоже смотрит на Лялю такими же восторженными глазами. И завидовал ему. Соляник для нее «Андрюша», а он сам — просто лейтенант Баглай…
Закончился вечер художественной самодеятельности. Юрий увидел, как Андрей Соляник провожает Лялю до ворот. Они постояли немного, поговорили, и матрос вернулся на корабль.
И тогда Юрий — позже он долго не мог объяснить себе, что на него нашло, — пользуясь правом свободного выхода с территории воинской части, поспешил за ворота, чтобы догнать девушку.
— Ляля, задержитесь, пожалуйста, на минутку! Она остановилась, дождалась, пока Юрий приблизился, и спросила:
— Вы тоже домой?
— Да… Разрешите, я провожу вас.
Даже в темноте он увидел, как брови ее дрогнули, а широко открытые глаза удивленно посмотрели на него.
— А зачем меня провожать? Я и сама дорогу знаю. Юрий растерялся:
— Но ведь… скоро полночь…
— Ну и что же? Мне каждый камешек знаком. И это провожанье не нужно ни вам, ни мне. Спокойной ночи.
Она быстро пошла прочь.
У Баглая было такое чувство, словно ему дали пощечину. Оглянулся: «Хоть бы не видел никто!» Но, как на грех, из ворот выходил замполит Вербенко.
— Вы что тут делаете, товарищ лейтенант?
Юрий Баглай готов был провалиться сквозь землю. Чуть слышно пробормотал:
— На корабль иду, товарищ капитан третьего ранга.
Вербенко посмотрел вслед удаляющейся девичьей фигуре и перевел, внимательный взгляд на Баглая:
— Понимаю… Вы молоды и красивы. Андрей Соляник — тоже. Не вмешивайтесь в чужое счастье.
И в этот вечер Юрий не пошел к Поле.
14
По утрам в кубрике Андрей Соляник обычно точит балясы, необидно насмехается над всеми, кто попадется под руку:
— Спишь на ходу… И кто это тебя в матросы взял, такого растяпу! Твоя Маруська на тебя и смотреть не захочет.
Матрос пробует огрызнуться:
— А какое тебе дело до меня и моей Маруськи?
Но Солянику только этого и надо, ему лишь бы за ниточку зацепиться в этой шутливой перебранке.
— Так я ж хочу, чтобы из тебя человек вышел! Приедешь в отпуск, а там все глаза вытаращат: «Неужели море такого увальня воспитало?»
Сам Андрей Соляник — расторопный матрос. За что ни возьмется, все горит в его руках, недаром же он в боцманской команде служит! Но его не всегда хватало на хорошие дела, случалось, и проштрафится. Набедокурит, а потом весело рассказывает, да так, будто о какой-то комедии речь идет. С той поры как служит Соляник на флоте, боцман Небаба безуспешно воюет с его кудрями, густыми волнами ниспадающими из-под бескозырки на лоб. Однажды Небаба посоветовал матросам:
— Вы его остригите, когда он спать будет. Никого не накажу, а, может, еще и благодарность вынесу.
Но Андрей Соляник показал матросам огромный, с гирю, кулачище и с угрозой в голосе спросил:
— А это видели?
Конечно, все были уверены, что если бы даже его и остригли, в драку Соляник не полез бы, да никто не взялся осуществить совет боцмана — матроса уважали за умелые руки, неутомимость в работе и отвагу в походах. Не забывали и о том, что он среди всей команды — единственный монтажник-верхолаз в прошлом, а такой профессии любой позавидует. И рассказывал он о своей работе увлеченно, фантазируя на ходу:
— Эх, ребята, закончу службу, возвращусь в Кривой Рог, построю пятидесятиэтажный небоскреб, заберусь на самую крышу и крикну: «Эге-гей, хлопцы-черноморцы! Видите ли вы меня? Слышите ли?» А вы мне в ответ: «Видим, слышим! На такой высоте тебя весь мир видит!» А потом я в гости к вам приеду. Командир корабля сразу же скомандует: «Боцман! Построить всю команду на правом шкафуте! На знаменитого монтажника-верхолаза, бывшего матроса нашего корабля, равня-а-ись!» Я прохожу мимо строя, а вы все стоите и глазами меня поедаете. «Здравствуйте, товарищи матросы боевого корабля!» — крикну я…
— И проснешься, — под общий смех подбрасывает кто-то острое словцо.
Однако боцман Небаба хотел, чтобы дальнейшая судьба Соляника сложилась по-иному. И однажды, в свободное время, когда оба они были в прекрасном настроении, заговорил с ним о сверхсрочной службе:
— Ты хоть и горячая голова, а моряк настоящий, моряком родился — одним словом, кровь морская в твоих жилах течет. А если еще научишься жить по полной морской форме, то будет тебе на флоте и уважение и слава… Тут глянь, какой простор, чувствуешь, как легко дышится? А романтика! Будто на свет заново рождаешься, когда в море выходишь.
Но Соляник был непробиваем, как самая крепкая броня.
— Меня, боцман, хитрыми словами не проймешь. Моя романтика вон там, под синим небом. Оттуда и мир далеко виден… А кроме того, на этой вышине не надо по струнке ходить и волосы подстригать, как устав требует, не надо бояться, как бы с берега не опоздать. А там? Больше построй, выше поднимись — вот тебе и слава… Я еще героем труда стану, обо мне во всех газетах писать будут, и с портретов буду тебе улыбаться. Так что, не агитируй, боцман, как говорят, напрасный труд…
Но в это утро Андрей Соляник был молчалив и хмур.
Вчера вечером, проводив Лялю до ворот и вернувшись на корабль, он с палубы видел, как лейтенант Баглай догнал девушку, как остановились они и разговаривали.
Правда, недолго.
Но о чем-то же они говорили…
Измученный ревностью, он ворочался с боку на бок на своей подвесной койке и почти всю ночь не спал.
Ребята удивились, что Соляника не слышно. Куценький спросил:
— А чего это, братцы, наш Соляник сегодня в дрейф лег? Даже скучно как-то.
— Наверное, вчера Лялечка сглазила, — подхватил шутку Лубенец.
Но Андрея все это будто и не касалось. Он молчал.
Над люком свесилась голова рассыльного, пронзительно свистнула дудка: «На зарядку!»
Соляник одним из первых вышел на палубу, чтобы не слышать неуместных шуток. В глаза ударило солнце. Оно плыло низко над горизонтом, но было уже теплое и ласковое. Чистым голубым шелком висело над головой небо. Над бухтой, то касаясь грудью волн и выхватывая рыбешек, то взмывая вверх, носились и кричали неугомонные белокрылые чайки.
Андрей Соляник засмотрелся на них. «Ляля тоже, наверное, уже встала и собирается на работу», — подумал он. Вчерашнее не выходило из головы. Прощаясь, они условились встретиться в следующую субботу. Ох, как долго дожидаться ее, этой субботы! Целую неделю!
А командир корабля, Юрий Баглай, может хоть сегодня увидеть Лялю… Но вот и он сам. Вышел из каюты, остановился на палубе, смотрит на ручные часы. И сердито бросает боцману:
— Долго стягиваются на зарядку, товарищ мичман! «Это он, наверное, меня имеет в виду», — подумал Соляник, последним сходя на пирс.
Но именно теперь Андрею не хочется попадаться командиру или боцману под горячую руку. Чего доброго, и без берега оставить могут. А Солянику без берега никак нельзя. Ему надо встретиться с Лялей, узнать, о чем говорил с ней лейтенант Баглай. Ведь к нему самому не подойдешь, не спросишь…
И все же в этот день Солянику очень не повезло.
Началось с того, что после подъема флага командир корабля сошел на берег и, придирчиво осмотрев правый и левый борт корабля, крикнул рассыльному:
— Позовите сюда боцмана!
Небаба с момента побудки понял, что у Баглая почему-то плохое настроение, и поэтому держался с ним по-служебному официально, ловя каждое его движение, каждое слово.
— Слушаю вас, товарищ лейтенант.
— Кажется мне, — не глядя на боцмана, глуховатым голосом сказал Баглай, — что вот эти царапины на бортах становятся для вас привычными…
Никаких царапин Небаба не заметил, но и возразить ничего не мог. Где это видано, чтобы на боевом корабле младший возражал старшему! Да боцман и сам такого не стерпел бы по отношению к себе.
— Сегодня же поставлю матросов, чтобы покрасили. Все будет в порядке.
— Не «сегодня», а сделайте это сейчас же, — нетерпеливо и резко приказал Баглай.
— Есть, сделать сейчас! — Небаба подбросил руку к мичманке
— И еще одно… На шканцах и полубаке грязно!
У боцмана даже язык зачесался — так хотелось ему заметить, что там совсем не грязно, а если и остались какие-то следы после вчерашних гостей, так была же утренняя приборка, палубу вымыли, окатили, она уже и высохнуть успела. Но и на этот раз он только козырнул:
— Есть, произвести уборку! Разрешите идти?
— Идите.
Ясное дело, командир корабля, как и всякий живой человек, имеет право на хорошее и плохое настроение, но во всем должна быть справедливость. Он, боцман Небаба, может даже накричать на матроса, но никто из команды не обижается на него, знают, что он не шумит понапрасну… Боцман Небаба чувствовал себя обиженным. Ведь с ним можно иначе разговаривать. Разве он, боцман, не болеет душой за корабль, чтобы был он как игрушечка? Разве он не любит свой корабль?
