— Мне кажется, мы смогли бы отремонтировать всю квартиру за пятьдесят тысяч.
— Не знаю. Цены так подскочили. Одна кухня, наверно, обойдется тысяч в сорок. Просто ободрать обои и заново оштукатурить этот коридор будет стоить долларов триста.
Клэй опустил руку и с каким-то даже уважением посмотрел на стену.
— Сварить кофе? Люблю выпить чашечку кофе после долгого перелета.
— Не надо, я сама. — Синтия направилась на кухню. Она уже давно не пускала в ход эту стандартную формулу, не говорила таким заботливо-материнским тоном, выражающим одновременно и ласку, и готовность кинуться на помощь. И произнесла она это по своей доброй воле. Он не давал ей команды: «Принимайся за дело, отрабатывай свой хлеб». В этом не было нужды.
Он прошел за ней в кухню, сел на один из простых стульев у деревянного стола, покрашенного при Мэрион в цвет фуксии по крайней мере лет двадцать назад.
— Вот увидишь, мы с тобой отлично заживем, — заяви… Клэй.
— Мне так странно — я отвыкла быть женой. Наверно, нелегко будет снова привыкать.
— Со мной будет легко. — Клэй, расставив руки, взялся за край стола, как будто это был поднос, который он хотел поднять.
— Я знаю. Конечно, с моей стороны глупо даже сравнивать — ты совсем не похож на Джона Роджака. Ты более открытый и умный, и у тебя есть чувство долга, — отозвалась Синтия и подумала: Все то же самое, что и с Джоном. О Господи Боже мой, все то же самое!
Она положила кофе и налила воды в электрический кофейник, который сама подарила ему еще до свадьбы.
— Не знаю, найдется тут что-нибудь к кофе?
Поискав в ящиках буфета, она нашла размякшее имбирное печенье, положила перед ним на тарелку и поняла, что не хочет быть его женой.
Такие дела!
— Спасибо. — Он надкусил печенье и потянулся к ее бедру.
Ее охватило безумное раздражение. Только не злиться. При мысли о том, что теперь ее всегда будет охватывать раздражение, Синтия пришла в отчаяние. Она поставила на стол две чашки и с возмущением отметила, что он сидит, а она стоит. Но ведь он предлагал сварить кофе? Разве она не сама отказалась от его предложения? И почему бы ей не сесть, если так не хочется стоять?
— Мальчики, наверно, приедут на уик-энд, — сказал Клэй.
— Прекрасно, — ответила Синтия. Какая разница? Только на уик-энд. Пустяки. Часть ее работы. Не думай о том, что ты его жена. Лучше считай, что просто работаешь, работаешь у доброго приятеля.
Проглотив кусочек печенья, Синтия сказала:
— Мне кажется, было бы неплохо покрасить потолок в прихожей в голубой цвет — как твои глаза. Не возражаешь?
Мне тридцать восемь, и у меня не хватило ума прислушаться к голосу сердца.
— Потрясающе! Я люблю голубой. — Клэй просиял от мысли, что Синтия уже планирует что-то изменить в его квартире. Синтия ощутила, как от него исходят волны счастья, удовлетворения и покоя. Казалось, они заливают кухню, подступают все ближе и ближе, поднимаются наверх и душат ее.
— У тебя такой довольный вид, — только и выговорила она. Отвернувшись, она сполоснула свою чашку.
Что делать, если человек решает быть честным с самим собой с опозданием на месяц?
Клэй поднялся, подошел к раковине и поцеловал Синтию в шею.
— Давай еще разочек, а? Отметим конец медового месяца? — Он прижался животом к ее ягодицам.
Синтия послушно качнулась к нему, когда его крупные руки обвились вокруг ее талии. Было не так уж и противно. Он человек добрый. Нужно выполнять свою работу.
Наверняка со временем она научится контролировать себя и скрывать то раздражение, которое она испытывала, подавая ему кофе, и сейчас, когда он терся об ее зад — круглый, пухлый, очень даже приятный зад, как ей об этом не раз говорили мужчины. Все-таки это лучше, чем переживать, что снова подорожал кофе, что дорожает все вокруг, даже свобода, и лучше, чем быть по ночам одной.
Факты таковы: у нее нет никаких талантов. Она никогда не могла бы войти в ту небольшую группу женщин, которые считают, что мужчина — это роскошь, а не предмет первой необходимости, группу женщин вроде миссис Ганди, Тэтчер или Луизы Невельсон или вроде всех этих деловых женщин, уверенных, улыбающихся, жестких (такой, она надеялась, станет когда-нибудь ее Бет). Ей самой было далеко до этих потрясающих женщин. Она, Синтия, была обычной разведенной женщиной из Велфорда, у которой двое детей, которой нужна нормальная семейная жизнь, свой мужчина, то есть более привлекательная для нее сторона медали — если представлять в виде медали человеческую жизнь.
Синтия повернулась и обвила шею Клэя руками. Вид у него был совершенно счастливый. Как ему повезло найти жену, которая знает, что ему нужно! И готова ему это дать.
Я не должна его разочаровывать, думала Синтия, расстегивая его ремень. Казалось бы пустяк, а какую он вызвал реакцию! Клэй сдавил ее в объятиях, прижав к своей выпуклой твердой груди, и проговорил почти со всхлипом:
— О, Синтия, мне так хорошо! Я так благодарен судьбе, что нашел тебя!
Двадцать второго ноября был продан «Приют гурмана». Синтия поехала в Велфорд на новом «мерседесе» Клэя. Ей хотелось переночевать в своем старом доме, но Клэй и его коллеги устраивали ужин, на который были приглажены и жены.
Агент, который продавал магазин, предупреждал ее, что покупателя удастся найти не раньше чем через несколько месяцев. Однако — вы только представьте, себе, миссис Эдвардс! — Фред Абернети сразу захотел его купить. Фреду уже принадлежало кафе-мороженое и бюро путешествий в Велфорде, и, по отзывам, он был настоящий царь Мидас: все, к чему он прикасался, превращалось в золото. И это лишний раз подтвердило, что старая миссис Мур была права и Синтия сделала глупость, так легко отказавшись от магазина.
Фред, которого она знала со школьных лет, пришел в вельветовых брюках и куртке на молнии. Теперь это был бледный пухлый мужчина в очках. Пока они ждали, когда адвокаты покончат с бумагами, он сказал Синтии, что у него масса планов, как сделать «Приют гурмана» по-настоящему прибыльным, как он все наладит и выжмет из этого участка все, что можно. Магазин расположен в таком удачном месте, что он удвоит, а то и утроит ту прибыль, которую получала Синтия.
Синтия смотрела на него и кивала после каждого его слова, но когда чек был у нее уже в руках и все документы подписаны, она сказала:
— Может, секрет успеха «Гурмана» не только в его местоположении, но и во мне тоже?
— Не-a, — сказал Фред и засмеялся. Потом он пригласил ее перекусить в придорожный ресторанчик. Синтия отказалась. Она обещала матери приехать к ней на ланч.
Выплатив банковскую ссуду, Синтия положила остаток на свой счет, и теперь у нее было пять тысяч сорок три доллара двадцать два цента в банке плюс дом. Ей очень хотелось взглянуть на свой дом, посмотреть, как они с ним научились обходиться друг без друга. Она ехала со скоростью шестьдесят миль в час по пустым ноябрьским улицам. Полицейские ее не останавливали. Посмели бы они! В эти минуты она чувствовала, что ей закон не писан. Она спешила на свидание со своим домом, целиком во власти неведомых дум и несбыточных желаний. Деревья на улицах были голые и напоминали скелеты, ветер сырой и резкий, а небо — цвета алюминия. Прекрасно. Все под настроение.
Медный молоточек на входной двери начал тускнеть, а лужайка, покрытая опавшими листьями и полусгнившими сливами, пожухла, пожелтела и заросла. На глаза навернулись слезы. Синтия сморгнула, подавила вдруг подступившее откуда-то из живота опасное желание вернуться назад, в то время, когда она еще не спустила с лестницы Эла, не повстречала Клэя, не рассталась с магазином, в общем, вернуться назад.
В доме пахло пылью и мастикой и было так холодно, что Синтия видела, как у нее идет пар изо рта. Она включила обогреватель и открыла все окна. Влажный морской воздух хлынул в дом, очищая его, обновляя. Синтия хотела вновь испытать радость от того, что вдыхала знакомый солоноватый запах, но для полного удовольствия ей не хватало разбросанных по холлу свитеров и шарфов, звуков музыки из комнаты Бет, размякших кусков мыла в мыльницах.
Она вспомнила, что двадцать второе ноября — это годовщина смерти Джона Ф. Кеннеди. Тогда, в 1963 году, она была одна в маленьком стандартном домике, где они в то время жили. Она возилась с Сарой, когда услышала сообщение по радио. Сначала ей стало страшно. Потом она почувствовала жалость к стране и бедной миссис Кеннеди и отчаянно возненавидела всех жителей Техаса.
Ее патриотизм был безоговорочным и безграничным. Это был тот редкий случай, когда она была уверена, что все вокруг разделяют ее чувства. Джон ощущал то же самое. Целых три дня они не ссорились. Он даже не воспользовался этим поводом, чтобы напиться. Они сидели на поролоновом диване и смотрели по телевизору церемонию похорон — из головы не выходило слово «трагедия»; оба испытывали благоговение перед той общей скорбью, тем светлым чувством утраты, на которое оказались способны американцы, в иное время люди беспечные и не сентиментальные.
