Сирин:
– Ох и любитель ты придумать, Гамаюн,
Ты ради рифмы смысл исказишь,
Оставь беспечность хоть на миг свою,
Ты – птица вещая! По делу говори.
– Я так больше не могу! – вскинула руки Дивья. – Вещие птицы, хватит состязаться, чьи речи краше и мелодичнее. Ведь вы умеете просто говорить! Так скажите мне, в чём дело!
– Она права, – Сирин одарила Дивью небывало тёплым взглядом.
Гамаюн потускнел было от обиды на тёмную птицу, но не в его природе было долго печалиться. Быстро взбодрившись, он заговорил не в рифму, но всё же стараясь пропеть каждое слово:
– Случилось вот такое дело. Ту, кого Мара увела, ищут отчаянно. Случайно ли, нет, но сам Огонь-Сварожич узнал о беде и послал меня помочь храбрецам. Загадки простые им загадал, но просты они для тех, кто сердцем открыт. Справились юные сёстры да брат, что ж поделать, помощь заслужили. В царство Мары поможет попасть кольцо с Алатырем, что не знает преград. Но ещё заклинание нужно. А ты, Дивья, легко сможешь открыть двери в мир Нави. Вот, всё тебе рассказал. Взбирайся на шею (хоть не люблю этого – страх!), летим прочь из леса, глаза-то твои так и горят…
– Не знаю, готова ли я, – растерялась Дивья, а затем со всё нарастающим волнением обратилась к Сирин: – Зачем Маре уводить девушку в своё царство? И зачем богам помогать людям её искать?!
– Если я дам ответы сейчас, вопросов у тебя появится ещё больше, – спокойно сказала Сирин. – Иногда полезнее оставаться в неведении. Так что просто следуй за сердцем, оно тебя не обманет…
– А мне хотя бы ответишь, Сирин? – заговорщицки спросил Гамаюн. – Потому что я тоже слегка в неведении. Ой, не на пользу это вещей птице!
Сирин надменно посмотрела на него, спрятала лицо в крылья и растворилась в воздухе, будто не бывало. Гамаюн огорчённо вздохнул, но, так как не умел долго обижаться, тут же широко улыбнулся новой спутнице и сказал:
– Ты набралась сил, Дивья. Сияешь как полная луна. Летим же!
В следующий миг они взмыли в небо. Отчаянно держась за шею Гамаюна, Дивья слушала свист ветра в перьях да тихие напевы огненной птицы.
***
Нитью судьбы связаны накрепко —
Видишь, сияет в ночи?
Меж мирами туго натянута,
Петляет,
Кругами ведёт —
За нею
Иди!
– Иди! – отозвалось эхом, отразилось от шкафа, выплыло из ящика стола, вылетело в приоткрытое окно. Надя резко проснулась, протёрла глаза. Она долго сидела за столом, ждала чего-то от этой ночи, потом прилегла, не снимая джинсового сарафана, и уснула. А когда проснулась от зова, настоящего или навеянного тревогой, небо было дымчатым, светло-серым – вот-вот окрасится в розовый, и тогда начнётся новый день. Невыносимо!
Она открыла настежь окно и выбралась на задний двор. Мокрая от росы трава тут же остудила ноги, но о том, чтобы возвращаться за обувью, и речи быть не могло: вдруг кто заметит? Надя засмотрелась, как сверкают капли на бархатных лепестках львиного зева, с грустью, будто прощалась с цветами, – и вышла через калитку, тихо-тихо, медленно-медленно. Калитка всё же скрипнула, всего раз, легонько, а Надя, морщась от боли, уже мчалась по ухабистой дорожке.
Лёша не смыкал глаз всю ночь, но предрассветное марево всё-таки сломило его, обволокло сонным туманом. Только он начал уплывать в сон, как услышал скрип. Калитка. Он вскочил, и ноги понесли его в комнату сестёр. Окно нараспашку, Нади нет, а Ксюша и Янина крепко спят. Лёша разбудил их, с многозначительным «ш-ш» указал на пустую Надину постель и окно. Сёстры тут же вскочили, они, как и Надя, не стали раздеваться на ночь, уверенные, что не уснут. Ксюша схватила сумочку, а Янина ещё и венок, который плела всю ночь, лишь бы занять руки и голову.
Лёша побежал вперёд, сёстры чуть отстали. Тропинка, вся в выбоинах, тянулась вдоль домов, затем повернула. Дом Пелагеи Ивановны захотелось обойти по дуге, держаться от него подальше, но Лёша пробежал совсем близко, заглянул в окна – ничего не видать. Он ринулся дальше.
Надя перешла мост, ощутив босыми ступнями каждый сучок на ветхих досках, и остановилась. Сколько раз ходила, но сегодня перешла не только его. По реке стелился туман, воздух наполняла влага, футболка под сарафаном промокла. Отлетела пуговица от накидки, которой на её плечах не было, – невидимая ткань упала и поплыла по течению. Душила она раньше или грела и оберегала? Отчего дрожит тело в предутренний час: от неприятного холода или живительной прохлады? Это Алатырь срывал слой за слоем, Надя знала. Он позволял чувствовать душу каждой травинки, но он же давил своей силой, менял, ломал. Не быть уже прежней. Не пройти по мосту назад.
Лёша тоже ступил на мост, и к горлу подкатил ком, а к глазам – какие-то глупые, стыдные слёзы. Страшно? Да брось! Даже если так – встать и плакать, что ли? Он вцепился в перила, не отпускал их, пока шёл, вдавил ладонь до боли и заноз, чтобы прийти в себя. Выдохнул, лишь перейдя на другую сторону, и побежал дальше. Да где же Надя? Только бы застать её у реки.
Надя увидела, как из-под облаков спускается птица. Сначала она приняла вспышку света за солнечный луч, но для солнца было ещё рано. Нет, то были крылья цвета утренней зари. Румяные щёки, пшеничные кудри, улыбка – сияние росы. Птица опустилась, за ней на землю соскользнул ещё кто-то, похожий на человека, но Надя не могла оторвать глаз от сверкающего оперения. Птица отвесила низкий поклон. Надя поклонилась в ответ.
– С высоты, из мира Прави
Я спускаюсь и пою.
Разреши, тебе представлюсь:
Птица счастья, Гамаюн.
Гамаюн оказался юношей, если такое слово подходило птице. Он смотрел с задором, сложив за спиной широкие крылья. Она поняла, что он ждал её имя, и назвалась:
– Н-надя…
В ответ прозвучала новая песня:
– Рассветный луч загорелся,
Но ты знаешь:
За ним холод ночной.
Росток сквозь землю пробился,
А смерть – за его спиной.
Глубок омут и страшен,
Но ты знаешь:
Только достигнешь дна –
Оттолкнёшься, а дальше
Дорога всего одна.
Наверх,
По кругу.
Поверь,
Дай руку.
Иди.
«Иди», – эхом отозвалось в голове, вот чей голос разбудил её. Хоть слова могли растревожить сердце, от мягкого голоса стало тепло и так ясно, словно каждый шорох, каждое дуновение ветра приобрело особенный смысл. Надя смотрела на неземное существо и растворялась в силе, что лилась из земли и воздуха. Птица Гамаюн распахнула
