Вместо даров Духа – клиника неврозов
Вспомните наших подвижников веры: преподобные Серафим Саровский и Силуан Афонский, архимандрит Софроний (Сахаров), владыка Антоний (Блум). Их опыт аскезы наполнен радостью и слезами умиления, любовью к людям. Вот это, я думаю, плоды предельной аскетики, которая позволяет человеку выйти на вершины бытия. И мы, подражая им, можем избрать девизом для себя Серафимовское: «Христос воскресе, радость моя!» А можем избрать и это: «Мир во зле лежит». Все зависит от вашего выбора: какую веру выбираете, такой она и будет.
Но к концу XX века о стяжании Святого Духа стал рассуждать человек, ничего не понимавший не только в исихазме, но и в самом христианстве. О дарах Святого Духа заговорили так, словно это получение прибавки к пенсии, которую можно заслужить с помощью определенной технологии. Аскетика стала восприниматься как набор определенных инструментов, правильно используя которые, можно преодолеть грех и приблизиться к блаженству. То, что для подвижника было ожиданием милости Божьей, стало «технологией». И вместо исполнения заповедей Божьих, вместо человечности русский православный человек стал стремиться к стяжанию даров Святого Духа через те добродетели, основ которых он не понимал и, кстати, понимать не особенно-то и хотел. И получилось, что христианство в России в своих запутанных выражениях стало противоречить нормальной человечности.
В действительности в самом православном Предании никакого противоречия нет, просто это разные этажи одного и того же здания. И невозможно верхний уровень здания построить на зияющей пустоте; прежде должны быть готовы первый, второй, третий этаж… А строить их тяжело, это требует ежедневных усилий воли. Нижними этажами заниматься человеку «высокодуховному» неинтересно – результаты ожидаются не столь впечатляющие. Другое дело – дары Святого Духа, созерцание, тонкая молитва! Так вот, сразу. Но часто, к сожалению, подобное стремление приводит в клинику неврозов, принося вместо даров психозы и галлюцинации.
Но даже если «высокое духовное делание» не заканчивается столь плачевно, в человеке поглощается стремление к естественной позитивной человечности, к тому самому природному логосу, выражающемуся в трудолюбии, отзывчивости, доброжелательности, мужестве, справедливости, тех качествах, о которых мы говорили вначале. Прежде не развив в себе человечности, конечно, человек никогда и не сможет встать на путь христианской аскезы, особенно если совершает он этот путь не в монастыре или в затворе, а в светском обществе. Это внутриличностное противоречие всегда будет ощущаться как болевая точка, что, конечно, не даст ощущения счастья.
Аскетика, которая ведет человека своим путем к полноте счастья, – это отдельный разговор. Но важно
понять, что в высшей своей форме аскетика далеко не для всех доступна. Сама по себе она не является гарантированной дорожкой к бессмертию, потому что источник счастья – в Христовой победе над смертью, а вовсе не в инструментарии.
Миссия жизни
Идеология выживания
То, что произошло с нашим народом в XX веке, это огромная трагедия, результатом которой является духовная катастрофа. Дух людей не умер, но он оказался на грани исчезновения и поэтому приобрел особую форму – форму выживания. Эпиграфом к этой духовной трагедии можно взять слова игумена Никона (Воробьева): «Нам осталось только покаяние». И для многих поколений священников и мирян уже в наше время эти слова стали лейтмотивом их жизни и деятельности.
Это можно понять, если вспомнить, что в советские годы христианам запрещалось социальное служение, миссионерство, катехизация, воскресные школы, проповедь, помощь бедным и больным и так далее. Оставались только исповедь и причастие. Можно было рано утром потихонечку прийти в храм, покаяться, помолиться, причаститься – и раствориться в толпе. Проповедь запрещена, никаких обсуждений, бесед со священником, чаепитий после службы – ничего нельзя. Вот как, допустим, 7 ноября, в день Октябрьской революции, мы служили до перестройки? Нам приходила строгая инструкция от райисполкома (на самом деле из КГБ, но транслировал ее райисполком): «Чтобы у вас в 8 часов утра двери, ворота и калитка ограды были закрыты и на территории больше ничего не происходило». Мы должны были служить так, чтобы никто нас не видел и не слышал, и быстро разойтись. И приходилось исполнять: настоятель давал распоряжения клиру, часы читали в полшестого, в 6.10 начинали литургию так, чтобы в 7.15 причастились все, потом молебен быстро, и всё – закрыли. Кто-то не слушался, но общий настрой был таков.
За несколько десятилетий все привыкли жить в таких условиях, многие выросли с этим посланием: «Нам осталось только покаяние». И для старшего поколения духовенства и архиереев это до сих пор остается настоящей православной программной деятельностью. Я помню, еще в 1990-е годы, когда уже настало время религиозной свободы, мы говорили про воскресные школы, про катехизацию взрослых, а старшие священники реагировали с подозрением: «Чего это вы выдумали? Это какой-то баптизм». Кстати, справедливости ради надо сказать, что баптисты, несмотря на все запреты советской власти, продолжали заниматься христианским просвещением. Им в 1960-е годы доставалось больше, чем православным; их сажали, но они не сдавались, ходили по домам и предлагали христианскую литературу.
А уж когда кто-то из священников в 1990 —2000-е годы ходил с миссионерским словом на рок-концерты, это вообще воспринималось старшими как ужас и мракобесие. Как будто этого никогда в Церкви не было! Как будто все забыли, как, например, священномученик Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский, ходил на заводы, к рабочим. Большевики призывали к забастовке, организации красных дружин, а он проповедовал о том, что надо позаботиться о больных рабочих, о вдовах, которые остались без кормильцев, создать профсоюзные кассы и так далее, то есть владыка вошел в самую гущу социальной жизни и проповедовал там Христа.
Вот с этим девизом: «Нам оставлено только покаяние» – мы, священнослужители, подошли к временам религиозной свободы. Очень медленно, с большим трудом Церковь начинает ощущать, что наша прежняя идеология, идеология выживания, нас давит, тормозит, не пускает в будущее. Разумеется, речь не идет о том, чтобы забыть покаяние – основу христианской жизни, но о том, чтобы переместить акценты, убрав это «только».
«Жизнь жительствует»
Новая полоса в нашей жизни требует уже другого церковного вектора, который можно было бы определить словами святого Иоанна Златоуста: «Жизнь жительствует». Это означает, на мой взгляд, что Православие должно нести людям свет жизни во всем многообразии, как понимает это Церковь. А утверждение жизни – это значит утверждение любви, брака, многочадия, утверждение достатка, строительство домов, расширение профессиональной сферы, активное участие православных христиан в разных областях жизни общества, в том числе в государственном управлении, политике и бизнесе. С бизнесом, к слову, у нас получается как-то странно: с одной стороны, священнослужители хотят, чтобы бизнесмены стали православными и жертвовали на благотворительность, с другой – мы не хотим, чтобы православные стали бизнесменами.
Мы должны отчетливо осознавать, что у Русской Церкви никогда не было столько свободы, как сейчас. Но воспользоваться ею она полностью еще не может. У нас, скажем, пока нет перспективной программы развития
Церкви, нам кажется, что Церковь сейчас должна быть примерно такой, как при царе Алексее Михайловиче (как мы это представляем). Но тратить силы на реконструкцию не имеет смысла, надо строить новую жизнь в условиях свободы. Обратите внимание: то, чему посвящает всю свою жизнь Патриарх Кирилл, направлено, по сути дела, на новую Церковь. Понятно, что речь не идет о нарушении церковной традиции, апостольского преемства. Но посмотрите – все новые документы, которые Церковь приняла: о социальной концепции, о правах и достоинстве человека, об инославных и многие другие, – все эти соборные постановления были бы немыслимы в дореволюционной Церкви. И тон этим документам задан даже не Патриархом Кириллом и не его духовным наставником митрополитом Никодимом (Ротовым); он задан Поместным собором нашей Церкви 1917–1918 годов. В то время это был пик развития свободы Церкви. Важно сегодня продолжить эту линию. Мне кажется, что в первую очередь надо позаботиться об образовательной программе для подготовки нового духовенства, которое должно быть миссионерски настроено, которое бы более всего думало о том, как донести Евангельскую весть до самых разных людей – молодежи, школьников, рабочих, чиновников, врачей, учителей. Пока этого, к сожалению, еще нет; пока мы живем так, как будто «нам осталось только покаяние».
Ведь если так, то тогда не нужно думать о любви, незачем вступать в брак, думать о богословии семьи, богословии интимных отношений, богословии воспитания и так далее. Если нам осталось только покаяние, тогда нам не нужны многочадные семьи. Ведь Церковь с амвона и с общественных трибун призывает: «Рожайте больше детей!» А зачем? Если Церковь живет в последние времена, тогда не нужно ни в брак вступать, ни детей рожать. Остается просто переждать это время с тем, чтобы встретить конец света. Ведь что сейчас часто слышишь от молодых? «Ну я приду в храм, мне скажут: "Этого нельзя, того нельзя"». Таким молодой человек зачастую видит лицо Церкви. С таким подходом нам не стоит рассчитывать на церковную миссию. Мы, конечно, привлечем таким образом некоторых людей, которые согласятся на то, чтобы все время переживать чувство вины, усердно каяться и т. д. А большинство не пойдут, скажут: «Ну да, мы верим в Бога. Мы даже считаем себя христианами. Но все эти запреты в вашей Церкви, постоянная аскеза и самобичевание – не для нас».
