Похоже, Ваши атрофированные мозги посетила блестящая догадка: да, я считаю спортивный образ жизни крайним проявлением идиотизма, последовательно низводящим человека на уровень барана, гусака и, наконец, муравья. Только не пытайтесь растереть меня в порошок, лучше послушайте; постепенно мы дойдем до греков и лицемерного mens sana in corpore sano [47]. Но для начала постарайтесь усвоить: из всех существующих видов спорта я готов сделать исключение лишь для настольных игр (кроме пинг-понга) и игр в постели (включая мастурбацию). Остальные не без помощи современной культуры превратились в препятствия на пути совершенствования человеческого духа, стали врагами чувствительности и воображения (а следовательно, и наслаждения). Но в первую очередь – интеллекта и свободы. Ни одна идеология или религия не сделала столько для воспитания массового человека, робота с условными рефлексами, для превращения нашего поколения в толпу татуированных приматов в набедренных повязках, как распространенный в обществе культ физических упражнений.
Теперь, пожалуй, можно поговорить и о греках, чтобы Вы потом не доставали меня Платоном и Аристотелем. У афинских эфебов, которые, умастив себя маслом, тренировались в гимнасиях, метали диски и отправляли копья в бескрайнюю синеву эгейского неба, нет ничего общего с кретином, что пытается накачать мускулатуру ценой переизбытка тестостерона и катастрофического снижения IQ. Лишь футбол и бокс, несмотря на то что увлечение последним приводит к аутизму и раннему старческому слабоумию (а еще наверняка к упадку полового влечения, недержанию мочи и импотенции), могут претендовать на своего рода преемственность с античными временами, хотя облаченные в туники Платоновы федры [48], любившие после философских, физических или чувственных упражнений погонять мяч, не слишком походят на орды дикарей, заполняющих трибуны современных стадионов (которые они потом поджигают), чтобы посмотреть, как двадцать два безликих паяца в одинаковой форме топчут прямоугольный газон, делая из этого оправдание для иррационального коллективного эксгибиционизма.
Во времена Платона спорт был средством, а не целью, как в нашу жалкую эпоху. С его помощью люди (точнее, мужчины; женщины спортом не занимались) стремились обострить свою чувственность, сделать собственные тела более сильными, гибкими, красивыми, совершенными; вид безупречной нагой плоти, ловкие движения, раскованные позы разжигали страсть в атлетах и зрителях, и тренировки нередко заканчивались совокуплениями. Полагаю, нет нужды объяснять, что в те времена гомосексуализм был весьма распространенным явлением, как и то, что Ваш покорный слуга в этом отношении до невозможности ортодоксален, любит только женщин – вернее, одну-единственную женщину – и никогда не практиковал ни активной, ни пассивной педерастии. Поймите правильно, я ничего не имею против геев и всей душой радуюсь их успехам в борьбе за свои права. Пойти дальше я не могу по совершенно тривиальной причине. Я опасаюсь за то, что Кеведо [49] именует «глазом задницы». Природа или бог, если он существует и ему охота тратить время на подобные вещи, сделали задний проход самой чувствительной частью моего тела. Обычный суппозиторий причиняет мне сильную боль, клизма вызывает кровотечение (мне ее делали как-то раз во время тяжелого гриппа, это был ад кромешный), так что мысль о том, чтобы допустить в задний проход чей-нибудь половой орган повергает меня в ужас. Боюсь, в этом случае я испытал бы настоящий болевой шок, даже если моим партнером оказался бы чрезмерно деликатный пигмей. Нечто подобное я испытал, когда один врач, заподозрив аппендицит, вероломно подверг меня пытке, обозначенной невинным эвфемизмом «ректальный осмотр». В общем, я за то, чтобы люди совокуплялись спереди и сзади, парами, втроем и скопом (прости господи!), чтобы мужчины занимались любовью с мужчинами, женщины – с женщинами, а также с собаками, индюками, арбузами, бананами и дынями и творили любые мерзости по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию, а не для продления рода, и не пытались оправдать торжество плоти инстинктом размножения (вся эта чушь, провозглашаемая Церковью, бесит меня не меньше баскетбольного матча). Возвращаясь к теме нашего разговора, скажу, что пример эллинских старцев, мудрых философов, великих законодателей, отважных полководцев и верховных жрецов, которые посещали гимнасии, чтобы полюбоваться на юных дискоболов, борцов, марафонцев и метателей копий, кажется мне весьма вдохновляющим. Таким спортом, неотделимым от высокого наслаждения, я и сам с удовольствием занялся бы, если бы не возраст, здоровье, режим работы и страх показаться смешным.
Существует еще одна причина, столь же далекая от современной культуры (хотя у забитых головой мячей, потных маек велосипедистов и приемов карате с культурой нет ничего общего), которая немного примиряет меня со спортом. Порой во время упорных тренировок человек побеждает в себе зверя, прикасается к священным началам и выходит на новый уровень духовного развития. Если Вас раздражает непонятное слово «мистика», так и быть, обойдемся без него. Взять, например, борьбу сумо: человек с детских лет питается специальной похлебкой, от которой он постепенно превращается в слона и, не дожив до сорока, умирает от сердечной недостаточности, потратив всю свою короткую жизнь на попытки вытолкнуть такую же гору мяса из магического круга. Почему никто не спешит причислить его к пантеону тех, кого в постиндустриальном обществе принято считать «мучениками спорта»? Что героического в чахлом пилоте болида, за которого всю работу выполняет мотор, или в футболисте с отбитыми мозгами и яйцами, без устали забивающем голы, чтобы толпа на стадионе в унисон кончала от радости? То, что теперь принято считать спортом, не дает личности ничего полезного, но пробуждает в ней худшие наклонности – стадное чувство, примитивную похоть, властолюбие, постепенно растворяя индивида в аморфной массе.
Я не знаю более наглой лжи, чем максима, которую с детства вбивают нам в голову: «В здоровом теле – здоровый дух». Кто сказал, что здоровый дух – это идеал, к которому все должны стремиться? «Здоровый» в данном случае означает пустой, посредственный, лишенный воображения, набитый глупыми стереотипами, порожденными общепринятой моралью и официальной религией. Что такое «здоровый дух»? Дух конформиста, ханжи, нотариуса, страхового агента, фанатика, старой девы или бойскаута. Это не здоровье, это явная патология. Уникальный и богатый внутренний мир неимоверно «грязен», в нем есть место дурным мыслям, запретным плодам, изощренным фантазиям, безумным мечтам, любопытству и сомнению в тривиальных истинах.
Не совсем ясно, где в наше время искать здоровый дух в прямом понимании этих слов. На деле все как раз наоборот, и ты знаешь это, как никто другой, ты, который ради ничтожного преимущества подсыпает мышьяк и цианид сопернику в суп, кто прибегает к бесчисленным снадобьям, медицинским и магическим, чтобы гарантировать себе победу, кто дает взятки судьям, кто подкупает врачей и юристов, чтобы вывести из борьбы опасных конкурентов, кто живет ради победы, рекорда, медали, пьедестала, превращаясь из профессионального спортсмена в фанатика, социопата, невротика, истерика, вместо того чтобы становиться более дружелюбным, великодушным, благородным, «здоровым», кто мог бы сделаться прекрасным атлетом, наделенным лучшими человеческими качествами, воплощением того, что иные глупцы до сих пор называют «спортивным духом», но выбирает путь потенциального убийцы, готового расправляться с арбитрами, расстреливать болельщиков других команд, разрушать стадионы и целые города, уничтожить всю планету, и не во имя искусства, как Нерон, спаливший Рим, а лишь для того, чтобы любимая команда выиграла позолоченный кубок, и одиннадцать идолов в нелепых трусах и полосатых майках могли, закатив глаза и прижав руку к левой стороне груди, спеть государственный гимн!
Близнецы
В воскресенье, тоскливым зимним вечером, в кабинете с видом на мрачное небо и серое море дон Ригоберто лихорадочно листал свои тетради в поисках интересных мыслей. Наконец ему попалась цитата из поэта Филипа Ларкина [50]: «Sex is too good to share with anyone else» [51], вызвавшая в памяти образ Нарцисса, склонившегося над ручьем, и знаменитого гермафродита из Лувра. Дону Ригоберто взгрустнулось. Еще одно напоминание о неизбежной расплате за счастье. С кем она теперь? Верна ли ему? Даже в самую мрачную пору нынешнее одиночество казалось ему залогом будущей встречи. В душе теплилась робкая надежда: Лукреция никогда не пропускала свиданий. Тезис Ларкина пришелся в самую пору святому Куберту, упомянутому Литтоном Стрэчи в труде «Выдающиеся викторианцы» (о котором шла речь на следующей странице): этот святой полагал природу женщины столь греховной, что после общения с любой из них, даже с будущей святой Эббой, проводил долгие часы, молясь во мраке, по колено в ледяной воде. Сколько же простуд пришлось вынести бедняге, во имя веры обрекшему себя на ларкианское одинокое наслаждение!
