К Монкрифу еще в раннем возрасте прилипло клеймо паршивой овцы, возможно, даже недостойной быть членом столь выдающейся семьи. В чем состояли его грехи? В том, что он смел, возражать своему властному отцу. В том, что отличался от братьев. В том, что не терпел никакого диктата и никому не подчинялся.
Однако участь непокорного сына в свое время сослужила ему службу. Сталкиваясь с неповиновением в армии, он умел его распознать и победить.
Монкриф дошел до фонтана и оглянулся на Балидон. На замок опустилась ночь. Луна не показывалась. Дождь оставил лужи на гравии дорожки и свежесть в воздухе. Долины Шотландии, обладающие мягкой пасторальной красотой, всегда оказывали на Монкрифа успокаивающее воздействие, но сейчас в его мыслях царил хаос, и буколический пейзаж никак не повлиял на его настроение.
Когда Питер постучал в дверь, Кэтрин встала и улыбнулась вошедшему. Следом вошли лакеи с вещами. Сундуки поставили в углу. Завтра она их распакует и разложит вещи, делая вид, что это ее дом. Последним внесли сундук Гарри. Кэтрин велела. Питеру поставить его в изножье кровати. За последние несколько дней в Колстин-Холле Питер сумел понравиться Кэтрин всегдашней готовностью помочь и добродушной улыбкой.
Странный спутник для Монкрифа.
На следующий день после свадьбы герцога и Кэтрин Питер явился в комнату Кэтрин с обедом на подносе, поклонился и представился. Затем расправил спину и, к несказанному удивлению Кэтрин, самым торжественным тоном произнес:
– Позвольте поздравить вас, ваша светлость, с днем свадьбы. Надеюсь, вы будете очень счастливы.
Тогда Кэтрин лишь молча кивнула ему. А теперь обратилась с вопросом:
– Вы знали моего мужа, Питер?
– Герцога, ваша честь? Да, мадам. Я служил с ним в Северной Америке, – гордо заявил он.
– Не Монкрифа. – Кэтрин покачала головой. – Гарри Дуннана.
Питер был еще слишком молод, не владел эмоциями так, как Монкриф, и не умел скрывать чувства, а потому Кэтрин заметила, как напряглось его лицо, а глаза изменили свое выражение.
– Вам не нравился мой муж, Питер?
– Я мало его знал, мадам.
– Но он вам не нравился, – повторила Кэтрин.
– Нет, ваша светлость, – прямо ответил молодой человек и не стал отводить глаза в сторону. Он еще не утерял почти болезненной юношеской честности. – Но я знал многих, кому он нравился.
– Но вы не из их числа.
Питер покачал головой, но не стал ничего добавлять по собственной воле. Однако Кэтрин проявила настойчивость, пытаясь получить от него более, развернутый ответ:
– Почему он вам не нравился, Питер? Питер уставился на огонь.
– Он слишком много играл, ваша честь. И с лошадьми был жесток. Мы много их потеряли.
Питер поклонился и подхватил ремень, с помощью которого втаскивал сундуки.
– Если это все, ваша честь… – И он попятился к двери, как будто избегая дальнейших расспросов.
– Благодарю вас, Питер.
Молодой человек вышел, а Кэтрин смотрела невидящими глазами ему вслед. Игрок? Гарри? Он никогда не упоминал об этом, а о лошадях всегда писал с любовью.
Кэтрин прошла к сундуку и выбрала одно из писем Гарри. Прочитав первую фразу, она тотчас окунулась в атмосферу того дня, когда получила его. Это письмо пришло одним из первых. Кэтрин всегда чувствовала в нем нечто необычное, там впервые появилась теплота, к которой она привыкла по мере того, как длилась их переписка.
«Моя дорогая Кэтрин!
Квебек – холодный город, это касается не только климата, но и людей. Они смотрят на нас как на оккупантов, и мы действительно оккупанты. Битва за город была очень тяжелой, обе стороны проявили мужество и стойкость. Я не слишком хорошо знаю французский, но все же сумел понять оскорбления, которые противники выкрикивали в нашу сторону. Однако из всех недружественных и неуправляемых здешних общин они – самые гостеприимные. Каждую неделю местные дамы приносят в наше расположение пироги и пирожные. Мне кажется, женщины – это истинные миротворцы.
У меня такое впечатление, что в Колстин-Холле ты горы свернула. Я с большим удовольствием читаю твои рассказы о рабочих, а описание твоих ежедневных занятий действует так, словно я побывал дома.
Ты спрашивала меня об офицерах нашего полка. В целом о нас можно сказать одним словом – военные. Все мы время от времени предаемся мечтам о славе. Большинство из нас родом из Шотландии, многие из мест рядом с Глазго. Есть несколько горцев, но они говорят на своем наречии, и мы почти их не понимаем. Наш полковник мало с нами общается. Думаю, он самый одинокий из всех. Но довольно о нем:
Напиши мне, чем ты думаешь заняться весной?
Мне хотелось бы оказаться рядом, снять тяжкий грузе твоих плеч, но я полагаю, мужчинам и женщинам приходилось разлучаться во все времена. Мужчины уходили на войну, женщины оставались дома. Я думаю, что женщинам доставалась самая тяжелая доля, но если они были похожи на тебя, Кэтрин, то они выживали и здравствовали, я в этом уверен».
Что бы теперь Гарри подумал о ней, такой испуганной и усталой?
Месяц. Всего месяц. Тридцать дней. Как сможет она узнать Монкрифа всего за один месяц? Иногда он странно на нее смотрел, иногда казался нетерпеливым и раздраженным, но Кэтрин не считала его злым человеком.
Она отложила письмо Гарри и уставилась на огонь в камине. Ей будет нелегко понять Монкрифа, а ведь им предстоит спать в одной постели. Прямо сегодня.
Монкриф производил впечатление человека, которому никто не нужен, который не нуждается ни в одобрении, ни в признании, ни в дружбе. Однако Кэтрин понимала, что это невозможно. Каждому человеку кто-нибудь нужен, даже такому самоуверенному, как двенадцатый герцог Лаймонд.
Она подошла к окну. Ей хотелось бы знать, куда он ушел. Если бы ей удалось понаблюдать за ним исподтишка, возможно, она сумела бы разгадать загадку по имени Монкриф. Но за стеклом был только сад, укрытый на зиму соломой.
Здесь теперь будет ее дом. Вероятно, она сможет изредка навещать Колстин-Холл, но жить до конца своих дней она будет здесь.
Интересно, как воспринял Монкриф свое возвращение домой?
Кэтрин вернулась к сундуку Гарри, выбрала наугад письмо и присела на кровать. Письмо пришло незадолго до известия о смерти Гарри. Кэтрин знала его почти наизусть.
«Моя дорогая Кэтрин!
Здесь очень длинные дни. Кажется, что солнце не желает прощаться с землей. Рад сообщить, что война сейчас далеко от нас, а мы занимаемся поддержанием мира. Людям, которых готовили к боям, трудно приспособиться к тишине, и даже самые спокойные из нас иногда ощущают тревогу.
Я благодарю Бога за то облегчение, которое нахожу в переписке с тобой. Ты – мое утешение, дорогая. Позавчера я заметил хорошенькую шляпку, на одной из местных дам, и сразу подумал, что надо послать тебе такую же, но шляпку нельзя отправить с официальной почтой, придется мне утешаться одними мечтами.
