Когда увертюра отзвучала, и занавес наконец открылся, впуская зрителей в мир основного действа, те уже не смогли удержаться от взрыва аплодисментов. Едва заметно улыбнувшись, Верди переглянулся с Темистокле, сидевшим на первом ряду партера. Друзья прекрасно поняли друг друга – это был предвестник победы, но оба они ждали большего, чем жаркие аплодисменты публики.
Действие на сцене развивалось, медленно, но неумолимо погружая слушавших в те мысли и чувства, которых ждал от них автор. И вот настал черед главной партии хора. Джузеппе в неимоверном напряжении следил за лицами зрителей. Песнь рабов о потерянной родине шестью десятками голосов в сопровождении пяти десятков инструментов оркестра неслась над залом плачем угнетенных, измученных людей.
Как будто в подтверждение тому, что крик о помощи был услышан люди на переполненных рядах верхнего круга начали медленно, один за другим вставать, словно услышав гимн родной страны. Аристократическая публика нижних этажей выказывала куда более сдержанное, но не менее искреннее восхищение.
Верди закрыл глаза. Вот оно. Он сделал это! По телу разливалось будоражащее ощущение триумфа. Солера, перестав обращать какое-либо внимание на происходившее на сцене, оглядывал галерку и ухмылялся, словно Чеширский Кот.
Антонио Барецци был первым, кто стоял из зрителей в ложах. И вот, знатные синьоры и их спутницы тоже начали вставать. Волна людей поднялась и в партере. Бартоломео Мерелли с величайшим удовлетворением оглядывал зал. Его глаза случайно встретились с глазами Верди. Импресарио с улыбкой кивнул в знак поздравлений, маэстро с благодарностью принял их ответным кивком.
Аплодисменты, которые заслужило одно из величайших хоровых произведений всех времен, невозможно было унять в течение десяти минут. Джузеппе от радости был готов пуститься в пляс. Ему показалось, что вот только сейчас, впервые в жизни, он испытывал настоящее, яркое, окрыляющее счастье. Даже в самые прекрасные минуты никогда доселе он подобного не чувствовал.
Выступление продолжалось. Джузеппина в наряде вавилонской принцессы виртуозно исполняла сложнейшую, но прекраснейшую арию Абигайль. Ее голос своим неповторимым бархатом обволакивал каждого в зале, влюбляя в себя и заставляя сопереживать каждой ноте. На этот раз Верди даже не думал закрывать глаза. Воодушевленный успехом, он с неподдельным обожанием наблюдал за выступлением вдохновившей его на шедевр дивы.
Композиторское кресло располагалось в углу оркестровой ямы. Джузеппе, как и страстное выражение его лица, были хорошо видны из центральной ложи. Мерелли напряженно и внимательно следил за маэстро. В глазах импресарио не было никаких признаков ревности, скорее он напоминал человека, который поглощен решением сложной задачи. Гроссмейстера, просчитывающего ходы.
Проявившийся в эти минуты любовный треугольник не ускользнул от взглядов еще двух человек в зале: секретаря Саверио и Антонио Барецци. Оба они были явно обеспокоены происходящим.
Опера подходила к финалу. Последняя сцена, занавес, секунда тишины и… шквал оваций! Публика вновь поднялась с мест и аплодировала стоя. «Вива Верди, вива Верди, вива Верди…» скандировала галерка.
Джузеппе в полном блаженстве поднялся на сцену и вышел на поклон с артистами. Сжав ладонь Джузеппины в своей руке он, прежде чем сделать поклон, радостно обменялся с ней беглым взглядом. Все его внимание сейчас принадлежало публике. Он не успел заметить, что за улыбкой в ее глазах читалась нестерпимая боль.
Успех был грандиозный. Публика насилу отпустила артистов и композитора со сцены. Конечно же, такой триумф требовалось отметить с особой помпезностью. Мерелли распорядился достать из подсобок лучшие закуски и вина. Представители высшего общества Милана были готовы буквально расталкивать друг друга ради того, чтобы лично пожать руку гениальному маэстро.
Когда ажиотаж поздравлений поутих, но празднество все еще было в самом разгаре Джузеппе наконец-то заметил, что Джузеппины нигде нет. Он стоял в компании Темистокле и Барецци и оглядывал зал, когда к ним подошел синьор Мерелли в сопровождении Кларины Маффеи, той самой бессменной соседки четы Мерелли по центральной ложе, которую Солера подозревал в связях с лидером партии сопротивления. Держалась она невероятно властно, с тем лишенным всяческого высокомерия достоинством, которое присуще обычно лишь королевским особам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Маэстро, позвольте вам представить – графиня Маффеи, – учтиво произнес Мерелли.
– Синьора Маффеи, – Верди постарался изобразить элегантный поклон.
– Маэстро, вы прямо-таки переродили тонкость и изящество оперного языка! – воскликнула в ответ на приветствие графиня.
– Я буду опустошен, синьора, если доставил вам этим какое-либо недовольство, – не смог отказать себе в кокетстве Джузеппе.
– Напротив, – улыбнулась Кларина, – Я в восторге от храбрости и воинственности вашего тона.
– Библейская история порабощения евреев странным образом похожа на события на нашей родине, вам не кажется? – неожиданно серьезно произнес Верди, глядя графине прямо в глаза.
Солера чуть не подавился вином. Барецци круглыми глазами уставился на Верди. Моментально повисла удивленная тишина. Прямота была непозволительная. В глазах Кларины блеснул хитрый огонек.
– Я буду рада видеть вас в числе гостей моего салона, – прервала она неловкую паузу.
В дверях появился Саверио. Увидев его, Мерелли кивнул, извинился перед присутствующими и направился к выходу.
– Для меня большая честь, синьора, посетить самый известный салон миланского светского общества, – произнес Джузеппе, наблюдая, как Саверио что-то говорит Мерелли, тот меняется в лице, и они оба поспешно покидают зал.
Мерелли быстрым шагом отправился по коридору прямиков в гардеробную Джузеппины. Когда он вошел, дива сидела перед зеркалом. Ей было трудно дышать, косметика стекала по бледному лицу. Импресарио прошел в угол комнаты, встал, облокотившись на секретер, и молча смотрел на свою подругу. Джузеппина не поднимала головы. Грудь ее разорвал кашель и на платке, которым она прикрывала рот, проступили капли крови. Мерелли мрачно наблюдал за ней, не собираясь ничего говорить. На его лице читался скорее гнев, чем беспокойство или сострадание.
Джузеппе сбежал и со второй в своей жизни вечеринки по поводу удачной премьеры собственной оперы. Однако, на этот раз не потому, что ему хотелось побыть одному. Тревога и предчувствие беды тянули его в дверям гримерки Джузеппины, у которых, как верный страж, стоял Саверио.
– Что здесь происходит? – набросился было на него Джузеппе, но тут дверь распахнулась, и из гримерной вышел Мерелли. Вид у импресарио был совершенно беззаботный.
– Ах, маэстро! – радостно воскликнул он, – Сбежали от толпы новоиспеченных поклонников?
– Я хотел бы засвидетельствовать свое почтение синьорине Стреппони, – подыгрывая тону Мерелли, ответил Джузеппе, – Ее выступление было выше всяких похвал.
– Боюсь, синьорине сейчас нужно немного отдохнуть, – Мерелли по-дружески положил руку на плечо Джузеппе, уводя его по коридору, – У вас еще будет время, чтобы высказать ей комплименты… Ну что же! Давно я не видел такого успеха, маэстро! Сегодня вечером мы празднуем, но завтра я жду вас на разговор о делах.
Вернувшийся к Верди успех вновь не принес ему никакого желания праздновать. Накланявшись и натужно наулыбавшись, он снова ушел, как только это стало уместным. Укрывшись в тени здания напротив служебного выхода Ла Скала, он напряженно ждал появления Джузеппины.
Была уже поздняя ночь, когда она наконец появилась на пороге в сопровождении Саверио, Мерелли и седовласого синьора с медицинским саквояжем в руках. Мужчины держали Джузеппину под локти. Казалось, без их помощи она просто рухнет на мостовую. Подъехал экипаж, все четверо забрались в него, и через несколько секунд карета уже скрылась за поворотом.
Джузеппе показалось, что он услышал зловещий смех демонов за своей спиной. Всех, к кому он прикасался, карал страшный недуг.
