Диана помахала ими перед ним и рассмеялась.
— Хотите, я покажу вам, над чем сейчас работаю? — поинтересовалась она.
— Ох, дорогая, я даже не знаю, — попыталась встрять Кэкстон.
Она посмотрела на Аркли.
— Это слишком современно. Не для всех. Слушайте, давайте я вам лучше своих собак покажу? Ведь всем нравятся собаки, правда?
— Когда они за надежным забором — несомненно, — ответил ей Аркли. — Терпеть не могу, когда они лижутся. Но, по правде говоря, патрульный, я бы хотел взглянуть на работу вашей подруги.
Делать было нечего, пришлось идти в мастерскую Дианы. Диана надела ботинки и зимний пуховик и двинулась по лужайке, чтобы открыть кодовый замок. Кэкстон и Аркли шли следом, немного отставая.
— Какого хрена вы делаете? — сказала она ему, едва Диана оказалась вне пределов слышимости.
Аркли не стал увиливать.
— Хорошо, если подружишься с женой своего напарника. По крайней мере, на ужин будут чаще звать, — пояснил он ей.
Они вошли в мастерскую с румянцем на щеках. День и в самом деле обещал быть холодным. Крайне смущенная, Кэкстон встала у стены мастерской. Ее щеки горели, но не только от мороза.
Диана, как всегда, была без комплексов. Она показывала свою работу всем, кого только смогла хотя бы чуть-чуть заинтересовать. Большей частью она получала в ответ вежливое молчание. Другие пускались рассуждать, называя ее произведение «интересным» или «цепляющим», и углублялись на некоторое время в теории государства и постфеминизма, пока не выдыхались. Люди же, которым действительно нравилась ее работа, пугали Кэкстон. Они ей казались совершенно чокнутыми и, что еще хуже, вынуждали думать, может, и Диана была не вполне нормальной.
Аркли осторожно двинулся по мастерской, изучая материал. Три простыни — двуспальные — свисали со стропил на некотором расстоянии друг от друга. Они мягко колыхались в холодном воздухе сарая, подсвеченные только ранним утренним солнцем, попадавшим внутрь через дверь. Каждая простыня была покрыта сотнями практически одинаковых пятен, абсолютно бесформенных, все они были красновато-коричневого цвета. В такой холодный день запаха не было, но даже в середине лета пятна испускали еле уловимый характерно металлический запах.
— Кровь, — объявил Аркли, когда он обошел все три простыни.
— Менструальная кровь, — поправила ею Диана.
«Ну вот, начинается, — подумала Кэкстон, — сейчас Аркли передернет, и он назовет Диану ненормальной».
Это и раньше случалось. Довольно часто. Но ничего не произошло. Он кивнул и принялся изучать простыни, запрокидывая голову, чтобы осмотреть их целиком. Когда прошло больше минуты, а он так ничего и не сказал, Кэкстон стала нервничать. Диана выглядела смущенной.
— Ну, это о всяком сокровенном, — выпалила Кэкстон, и они оба посмотрели на нее. — О чем-то, что обычно скрывается, держится в тайне — и вот, выносится на люди.
На лице Дианы отразилась такая гордость, что Кэкстон едва не потеряла сознание. Но ей нужно было надуть обоих своих партнеров. Аркли не должен был увидеть ее слабость, только не здесь, в святая святых.
Аркли глубоко вздохнул.
— Мощно, — выдавил он.
Он не стал трудиться, пытаясь интерпретировать увиденное, что уже было хорошо. Он вообще не пытался это объяснить.
Диана поклонилась ему.
— У меня ушли годы, чтобы сделать так много, и работа еще не завершена. Есть один парень в Аризоне, он делает нечто похожее — я видела его некоторое время назад на «Человеке в огне».[9] Но он использует любую кровь, которую ему кто-нибудь дает. А это все мое. Ну разве что Лора пару раз приложилась.
У Кэкстон задрожали руки.
— Ну хватит, чересчур много информации, — выпалила она.
Это вылетело само собой. Они оба посмотрели на нее, но она покачала головой.
— Наверное, нам пора ехать на место преступления, — предложил Аркли.
Никогда еще она не была так рада получить приказ.
14
— Как насчет чеснока? — поинтересовалась Кэкстон.
Средь бела дня голые деревья, росшие по обе стороны шоссе, выглядели менее устрашающе. Лора предположила, что это оттого, что вампир был мертв. Но существовали еще и пропавшие из виду немертвые — как минимум один, который был за рулем «хаммера» и прессовал их, и тот однорукий, который напугал ее до чертиков. По всей видимости, поймать и одолеть их будет просто, теперь, когда не стало их хозяина. Вампир был мертв — и весь мир стал прекрасней. В конце концов Лора дала волю своему любопытству, которое прежде держала при себе оттого, что ответы на эти вопросы пугали ее. Теперь же они казались безобидными, чисто теоретическими.
— Чеснок отпугивает вампиров?
Аркли фыркнул.
— Нет. В девяносто третьем я поставил над Малверн небольшой, но опрометчивый эксперимент. Я протащил к ней в палату банку рубленого чеснока и, пока Армонк не видел, вывалил все на нее. Грязи было будь здоров, а как она вышла из себя! Но вреда, нет, вреда он ей не нанес никакого. С таким же успехом это мог быть и майонез.
— А зеркала? Они отражаются в зеркалах?
— Судя по тому, что она говорила, в старые добрые времена ей нравилось любоваться собственным отражением. Теперь, конечно, ее нынешний вид ей не нравится, — пожал он плечами. — Думаю, доля истины в этом есть. Старики вампиры разобьют любое зеркало, как только его увидят. Молодым же на это плевать.
— Вы еще исключили кресты. А святая вода, облатки, ну, не знаю, еще что-нибудь? Из других религий? Звезда Давида или статуи Будды? Или копия Корана обратит их в бегство?
— Ничего не помогает. Сатане они не поклоняются и — да, я и правда спрашивал — черную магию не практикуют. Они противны природе. И если это делает их нечестивыми, то, кажется, они от этого нисколько не страдают.
— А серебро? — предприняла новую попытку Кэкстон. — Или это против оборотней?
— Изначально серебро использовали против вампиров. За последние две сотни лет не было слышно, чтобы кто-то видел оборотня, так что ничего не могу тебе сказать про их уязвимые места. Но сколько существуют вампиры, серебро на них не действует.
Он поерзал в кресле пассажира. Выглядел он гораздо более подвижным, чем накануне. Охота на вампиров вытягивает из него боль, догадалась Кэкстон.
— Мы перепробовали все это на Малверн за первую пару лет, еще до того, как Армонк стал поклоняться ей и ныть про ее права. Свет, мы выяснили, ей противен. Сжигать ее он не сжигает, но боль причиняет. Практически любой вид света делает ей больно. Она вынуждена спать днем. И никак ее не заставить бодрствовать. Когда встает солнце, ее тело в буквальном смысле меняется, восстанавливаясь от того ущерба, который был ей причинен накануне ночью. Когда-нибудь тебе стоит прийти посмотреть на то, как происходит метаморфоза. Это отвратительно, но захватывающе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
