— Не сомневаюсь, что они подозревают меня в сношениях с демонами и избегают смотреть мне в лицо из боязни дурного глаза. Но для вампиров все это не имеет никакого значения. Для них я всего лишь человек. Как высоко ни ценят вампиры мои знания, они без колебаний прикончат меня, если заподозрят, что я проник в их тайны.
Слова отца явно встревожили Ноэля.
— Неужели… — Он умолк, но, видя, что Эдмунд ожидает продолжения, после едва заметной паузы заговорил снова: — Леди Кармилла… неужели она…
— Не защитит меня? — Отец покачал головой. — Нет, даже будь я по-прежнему ее фаворитом. Вампиры хранят верность лишь своим собратьям.
— Когда-то она принадлежала к роду людскому.
— Это совершенно неважно. Она превратилась в вампира почти шестьсот лет назад, но если бы это произошло совсем недавно, что это меняет?
— Но… она действительно любила тебя?
— По-своему, — печально сказал Эдмунд. — По-своему любила.
Затем он поднялся — настоятельное желание помочь сыну все понять куда-то исчезло. Существуют вещи, которые мальчик сможет постичь лишь на собственном опыте, и, возможно, ему никогда не представится такой случай. Отец взял подсвечник и, прикрывая рукой пламя, направился к двери. Ноэль последовал за ним, оставив на столе пустую бутыль.
Эдмунд покинул крепость через так называемые Ворота Предателей и пересек Темзу по Тауэрскому мосту. К этому времени дома на мосту погрузились во тьму, но прохожие и экипажи еще мелькали: даже в два часа ночи деловая жизнь огромного города не замирала полностью. Ночь выдалась облачная, вскоре начался мелкий дождь. Часть масляных ламп, призванных в любое время дня и ночи освещать проезд, погасла; фонарщика не было видно. Но Эдмунд не боялся темноты.
Еще не достигнув южного берега, он заметил двоих шпионов и замедлил шаг, желая дать им понять, что станет легкой добычей. Но, нырнув в путаницу улочек, окружавших Кожевенный рынок, он ускользнул от преследователей. Кордери был хорошо знаком этот грязный лабиринт — здесь прошло его детство. Здесь он служил в подмастерьях у часовщика и приобрел сноровку в обращении с инструментами, здесь начался тот путь, который в конце концов привел его к богатству и известности. Его брат и сестра по-прежнему жили и работали в этом районе, но Эдмунд очень редко виделся с ними. Родичи нисколько не гордились своим братом, который слыл колдуном, и не простили ему связи с леди Кармиллой.
Эдмунд осторожно выбирал дорогу в темных переулках, перебирался через кучи мусора, не обращая внимания на возню крыс. Он не выпускал рукоять кинжала, пристегнутого к поясу, хотя нужды в оружии не было. Звезды скрылись за завесой облаков, воцарилась полная темнота; свечи горели всего в нескольких окошках; но Эдмунд ориентировался, время от времени дотрагиваясь рукой до знакомых стен.
Наконец, оказавшись в одном из переулков, он подошел к узкой двери, находившейся на три ступени ниже мостовой, и быстро постучал — три раза, а затем еще два. Ему пришлось подождать, прежде чем дверь подалась под его рукой, и он торопливо вошел. Только сейчас, после того как дверь со щелчком захлопнулась за ним, он расслабился и понял, что находился во власти сильного напряжения.
Эдмунд подождал, пока зажгут свечу.
Наконец вспыхнул свет, и из темноты возникло худое злобное лицо, покрытое морщинами, с необыкновенно светлыми глазами; редкие седые волосы выбивались из-под льняного чепца.
— Да пребудет Господь с тобой, — прошептал он.
— И с тобой, Эдмунд Кордери, — прокаркала женщина. При звуке собственного имени он нахмурился — это было намеренное нарушение правил, едва заметное, бессмысленное проявление независимого нрава. Она не любила Эдмунда, хотя он всегда был к ней добр. В отличие от многих людей, она не боялась его, но считала испорченным. Узы Братства связывали их почти двадцать лет, но она так и не научилась полностью доверять ему.
Старуха провела Эдмунда во внутреннее помещение, где оставила его разбираться со своими делами.
Из тени выступил незнакомец, невысокий, полный, лысый, не старше шестидесяти лет. Он особым образом перекрестился, и Эдмунд ответил тем же.
— Я Кордери, — представился он.
— За вами следили? — В голосе старика прозвучали почтение и страх.
— Не здесь. Они следовали за мной от Тауэра, но я легко от них отделался.
— Плохо.
— Возможно, но это к нашему делу не относится. Вы вне опасности. Вы принесли то, о чем я просил?
Толстяк неуверенно кивнул.
— Мои начальники недовольны, — сообщил он. — Они велели мне передать вам, что не желают, чтобы вы так рисковали. Вы представляете слишком большую ценность, чтобы подвергать себя смертельной опасности.
— Я уже нахожусь в смертельной опасности. События нас опережают. В любом случае, это не ваша забота и не забота ваших… начальников. Решать мне.
Толстяк покачал головой, но этот жест выражал скорее уступку, чем отрицание. Он вытащил из-за стула, на котором сидел, ожидая Эдмунда, какой-то предмет. Это оказался большой ящик, завернутый в кожу. В продольной стенке был проделан ряд маленьких дырочек; из ящика доносилось царапанье, выдававшее присутствие живых существ.
— Вы действовали в соответствии с моими инструкциями? — уточнил Эдмунд.
Человечек кивнул и дотронулся до плеча механика дрожащей от страха рукой.
— Не открывайте это, сэр, умоляю вас. Не здесь.
— Бояться нечего, — заверил его Эдмунд.
— Вы не были в Африке, сэр, а я был. Поверьте мне, боятся все — и не только простые люди. Говорят, что вампиры тоже умирают.
— Да, мне это известно, — рассеянно отвечал Эдмунд. Он стряхнул с плеча руку старика, удерживавшую его, расстегнул ремни, стягивающие коробку, и приподнял крышку, но совсем немного — лишь для того, чтобы осветить внутреннее пространство и взглянуть, что там находится.
В коробке сидели две большие серые крысы. При виде света они забились в угол.
Эдмунд закрыл крышку и затянул ремни.
— Я не осмелился бы перечить вам, сэр, — нерешительно начал маленький человечек, — но я не уверен, что вы хорошо понимаете, с чем имеете дело. Я видел города Западной Африки; я был также в Корунье, был и в Марселе. В этих местах помнят прошлые эпидемии чумы, а теперь жуткие истории повторяются. Сэр, если одна из этих крыс окажется на свободе…
Эдмунд взвесил на руках коробку, проверяя, сможет ли он легко нести ее.
— Это не ваше дело, — отрезал он. — Забудьте об этой встрече. Я свяжусь с вашими начальниками. Я теперь за все отвечаю.
— Простите меня, — возразил его собеседник, — но я должен сказать вам вот что: какая нам выгода от того, что мы уничтожим вампиров, если сами погибнем вместе с ними? Бессмысленно в борьбе с угнетателями губить половину населения Европы.
Эдмунд холодно смерил толстяка взглядом.
— Вы много говорите, — произнес он. — Слишком много.
— Прошу прощения, сэр.
Эдмунд помедлил несколько секунд, не зная, следует ли заверить посланца, что его обеспокоенность понятна, но он давно уже уяснил себе: имея дело с Братством, лучше всего держать язык за зубами. Кто знает, когда этот человек снова заговорит о происшедшем, с кем и к чему это приведет.
Механик взял коробку, убедившись, что ее удобно нести. Внутри шуршали крысы, царапая дерево крошечными когтистыми лапками. Свободной рукой Эдмунд снова изобразил знак креста.
— Господь с вами, — искренне пожелал курьер.
— И со духом твоим, — бесцветно отвечал Эдмунд.
Он ушел, не позаботившись обменяться ритуальным прощанием со старой каргой. У него не возникло трудностей с тайной доставкой ноши в Тауэр — страж одной из дверей не в первый раз смотрел на подобные вещи сквозь пальцы.
Наступил понедельник, и Эдмунд с Ноэлем отправились в покои леди Кармиллы. Ноэлю раньше не приходилось бывать в подобной обстановке, и он с интересом смотрел по сторонам. Эдмунд заметил, как поражен мальчик видом ковров, драпировок, утвари, и не мог не вспомнить тот, первый раз, когда он сам вошел в эти комнаты. С тех пор ничего не изменилось; многие вещи здесь будили и обостряли его потускневшие воспоминания.
Более молодые вампиры меняли обстановку часто, они были помешаны на всем новом, словно боялись своей собственной вечности. Леди Кармилла давно миновала эту стадию. Со временем она привыкла к неизменности, и такие мирские чувства, как скука и тоска, уже не затрагивали ее. Она приспособилась к новой эстетике существования: ее личное жизненное пространство отражало ее собственную неизменность и непреходящую молодость, а новшества допускались лишь в ограниченную часть ее жизни и под строгим контролем — к этим новшествам относились и беспорядочно сменявшиеся любовники.
Великолепие господского стола поразило Ноэля не меньше всего остального. Он готов был увидеть серебряные тарелки и вилки, хрустальные бокалы, резные графины с вином. Но изобилие блюд, поданных за обычной трапезой и предназначенных всего для троих обедающих, действительно ошеломило юношу. Ноэль всегда считал себя членом привилегированного класса; по меркам обычных людей, мастер Кордери и его семья питались весьма хорошо. Обнаружив, что существует следующая ступень богатства, отличающая мир буржуазии от настоящих аристократов, мальчик явно был потрясен.
