Пока что достичь всеобщего мира хотелось исключительно средствами дипломатии. Вражда кошек и собак имеет давнишнюю историю, она, можно сказать, восходит к доисторическим временам. А посему трудно было рассчитывать на то, что возымеют действие одни лишь призывы к моим кошечкам и родительским собачкам жить в мире и согласии под одной крышей с противоборствующей стороной. Припомнив старинный афоризм «Добрый забор — добрые соседи», из чулана мы сообща извлекли деревянную ширму, которой в ползунковом возрасте нас разделяли с младшей сестрой.
— Я всегда знала, что эта штука еще пригодится, — сказала мать, бросив на меня красноречивый взгляд, дополнявший прерванную мысль: «Разумеется, я говорю о внуках…»
Ширма крепилась к стенам присосками и доходила мне до пояса. Ее мы и поставили поперек коридора, отгородив мою спальню с прилегающим туалетом от соседней спальни, создав таким образом «заказник» в том смысле, что доступ в него собакам был заказан. Здесь я устроила решительную уборку, пытаясь извести все собачьи запахи — первопричину треволнений в кошачьей среде, расставила кошачьи кроватки, когтедралки, ящики с песком, плошки для еды и миски для воды. Кошкин дом был готов.
— Ну и как вам? — спросила я у новоселов.
Припав носами к земле и прядая ушами, Скарлетт и Вашти настороженно вышли на волю из своих переносных корзинок, где они чувствовали себя пусть и в тесноте, но в безопасности. В соседней комнате за стеной звонким лаем залилась Кейси, и обе мои кошечки в мгновение ока оказались под кроватью. Лишь два часа спустя мне удалось вдохновить их на нечто большее, чем наблюдение в четыре глаза из-за подзора, забытой реликвии моих еще доподростковых лет. Иное дело Гомер. Он был невозмутим. На лай Кейси он даже ухом не повел и отправился исследовать новые земли. До этого момента Гомер и не подозревал, что на свете есть такая занимательная вещь, как ковровое покрытие семидесятых годов с модным тогда длинным ворсом, которое благополучно дожило до наших дней и все еще простиралось от стены к стене в моей бывшей детской. Оно заинтересовало котенка настолько, что никакой собачий лай не мог отвлечь его от новых ощущений: он крался сквозь спутанные космы ворса, доходившие ему до подбородка, и со стороны все это выглядело как сценка из африканской жизни в миниатюре: среди неоново-синей саванны на охоту выходит пантера.
Очень скоро Гомер обнаружил, что сила сцепления, предлагаемая ковровым покрытием, превосходит все возможные ожидания, основанные на предыдущем опыте, полученном на паркете и дощатом полу. Судя по размашистым неровным кругам, которые он начал описывать в «зарослях» ворса, это открытие привело его в неописуемый восторг; среди ровного шороха «травы» поминутно слышалось тупое «тюк», когда котенок отлетал от стены и тут же натыкался на мебель, словно выпущенный из рогатки резиновый шарик. «Э-ге-гей! Вот какой я быстрый на новом месте!»
— Какой-то он у тебя того… буйный, что ли? — подвела итог моя мать, не преминувшая заглянуть на звук.
— И не говори, — ответила я.
* * *
Вопреки опасениям, которые я испытывала накануне переезда, родители вовсе не собирались по старой памяти контролировать каждый мой шаг. Перед уходом я, конечно, ставила их в известность о факте своего отбытия, а также предполагаемом времени возвращения, но эта обязанность не простиралась за рамки обычной любезности, каковую я проявляла и в отношении подруг, с которыми мы в складчину снимали жилье. Большинство моих друзей, как и раньше, жили на Саут-бич, откуда даже при всем желании рано домой не добраться, но родители с пониманием относились к моим поздним приходам и лишних вопросов не задавали. Но если мой поздний приход возражений не вызывал, то мой уход за кошками оказался мишенью для родительских добрых советов.
— Мне кажется, ты редко меняешь им питьевую воду, — заявила мать однажды в полдень, через неделю-другую после нашего переезда. — Я тут заглянула к тебе в твое отсутствие, и что же я вижу: Вашти стоит у своей мисочки и глядит на меня такими печальными глазами. Я налила ей свежей водички, и она, бедная, уставилась на нее так, будто увидела ее впервые за все эти дни.
Воду я всегда меняла дважды в день: утром и вечером. Но раз уж речь зашла о воде, то «бедная» Вашти была способна и не на такие художества. К водной стихии она питала необъяснимую страсть: если из крана бежала вода, она могла подставлять под струйку то одну лапку, то другую, а то еще по самое плечо засунуть лапку в высокий стакан с питьевой водой или покататься на мокром кафеле после того, как кто-то принял душ. А уж наполнение мисочки водой для нее было едва ли не главным событием дня — когда мисочку ставили на пол и по поверхности расходились круги, Вашти глядела на это диво, как зачарованная, и если удавалось, то заставляла меня повторить эту водную феерию для нее на «бис».
Я уж было открыла рот, чтобы объяснить все это маме, но тут у меня возник вопрос:
— Погоди-ка, а зачем ты вообще заходила?
— Да вот зашла сказать Вашти «привет», — пожала она плечами.
На слове «Вашти» мама сделала ударение, что следовало понимать так: все кошки делятся на тех, до которых ей и дела нет, и Вашти, заслуживающую того, чтобы к ней ходили с приветом.
— Вашти не просто найденыш, — напомнила мама. — Это ведь я ее нашла.
— Да уж, нашла и передала в хорошие руки, а теперь, когда круговорот кошки в природе завершен, уже она нашла тебя и наконец-то напилась вволю.
Спустя еще несколько дней со своим предложением зашел отец:
— У твоих кошек не хватает игрушек!
Своих собак он баловал новыми игрушками-«погрызушками» едва ли не через день, отчего вполне опрятный во всех прочих отношениях дом моих родителей постепенно превратился в кладбище обглоданных игрушечных костей.
— Да-да, ты должна покупать им больше «погрызушек»!
— Папа, это не собаки! — воскликнула я. — Кошки равнодушны к игрушкам из магазина!
Это была почти правда. Исключение составлял Гомер, по-прежнему питавший самые нежные чувства к своему плюшевому червячку. Зато бумажная сумка после того, как из нее извлекали собачьи игрушки, неизменно вызывала у него интерес в качестве милого кошачьего домика. Чеку из магазина, если его скатать в шарик, тоже находилось применение: его можно было теребить, катать по полу и догонять. Полиэтиленовая пленка, если игрушки появлялись в ней, была бонанзой для Скарлетт — хлебом ее не корми, а дай облизать упаковку. Если бы джинн из волшебной лампы исполнил одно из моих желаний и наделил моих кошечек даром речи на один день, то первый вопрос я задала бы Скарлетт: что такого особенного она находит в облизывании полиэтилена? Сами же игрушки моих питомцев не прельщали.
— Со Скарлетт нужно что-то делать! — заявила мне мать.
Это произошло после того, как она застала меня с книгой в руках и мурлычущей Скарлетт на коленях. Ни о чем не подозревая, мама протянула руку, и Скарлетт спокойно ее обнюхала. Восприняв это как поощрение, мама пошла дальше и решила ее погладить, на что Скарлетт зашипела, как чайник, и отпрянула, головой саданув меня в грудину.
— Бренди тоже боялась новых людей, а сейчас, видишь, ладит со всеми!
— Скарлетт не боится людей, ма, — пояснила я. — Скарлетт не любит людей.
Вкратце проблему отцов и кошек можно было определить так: моим родителям очень хотелось обращаться с моими кошками, как с собаками. Три десятка лет, в течение которых мама и папа добровольно «навешивали» на себя собак всех пород и мастей, обогатили их немалым собаковедческим опытом, и теперь они изо всех сил пытались применить его к неизвестным для них существам, поселившимся в их доме. Мой собственный скромный опыт пока не простирался дальше понимания того, что кошачьи реакции могут отличаться от собачьих. Сгладить родительский сугубо кинологический крен и обратить их в фелинологию я старалась добрым юмором. Иногда это давалось мне с трудом — как-никак, я была ребенком своих родителей, рефлекторно чувствительным к их критике. Но точно так же я ощущала себя «родителем» для своих питомцев и вставала на дыбы при малейших намеках на то, что я неправильно за ними ухаживаю или что они какие-то не такие, какими должны быть.
Но надо признать и другое, что не могло ускользнуть от моего внимания, но трогало меня до глубины души, хоть я не пыталась облечь это в слова — это то, как мои родители старались. Они не оставались в стороне, а как могли проявляли интерес к моим кошкам, заботясь о том, чтобы те ни в чем не нуждались и были счастливы.
До переезда я опасалась, что родители будут относиться ко мне по-прежнему, словно я все еще маленькая. Но, возможно, оттого, что мама и папа говорили со мной не обо мне, а о моих «детях», они давали мне понять, что считают меня взрослой.
Лишь в отношении Гомера родители зашли в тупик: я не слышала от них ни конструктивной критики, ни разумного совета. Их можно было понять: уже сама мысль о том, что бывает такое явление как слепой питомец, выходила за пределы многолетнего опыта. Это было чем-то экзотическим и загадочным.
