Подавив чувство брезгливости, Регарди быстро ощупал пленника и поморщился, когда обнаружил, что у человека нет ног.
– Тебя как зовут?
– Калииим… Пусти, больно!
– Потерпишь. Мы в Балидетской тюрьме, верно?
Хрюканье должно было означать положительный ответ.
– Как я сюда попал?
– Как обычно, – протянул Калим. – Я спал, когда тебя притащили. Бить стали. И меня тоже. Всегда так делают. Если бьют, то всех.
– Когда это было?
– С десяток свечей, пожалуй. Факел недавно меняли. Да что ты в меня вцепился, шею пусти!
– А сколько тебе лет, красавица? – спросил Арлинг Магду, поправляя пушистую прядь на голове девушке и с трудом борясь с желанием, распустить тугую косу в черный хаос блестящих волос.
– Двенадцать звездных пегасов, пять закрытых лун и две говорящие кошки, – не задумываясь, ответила Магда, и шутливо дернула его за челку.
Сейчас халруджи и вправду вспоминал каких-то людей, которые не отличались вежливым обращением с пленными купцами. Не кучеяры и не драганы, а те, другие, со странным говором и едва уловимым запахом сахара.
– Ладно, последний вопрос. Что с городом?
– А что с городом? – вопросом на вопрос ответил Калим и постарался ужом выползти из-под его ноги. Для калеки он был слишком проворным.
Решив, что ничего толкового от сокамерника не добьется, Арлинг его отпустил. Тот сразу зашлепал прочь, но, отодвинувшись на безопасное, по его мнению, расстояние, остановился и принялся ожесточенно чесаться.
– На Балидет напали, – нарушил молчание Регарди. – Наш караван захватили почти у стен города. Под крепостью стояла целая армия – десятки тысяч драганов. Они готовилась к штурму. Ты что-нибудь слышал об этом? Кто меня привел?
Калим перестал чесаться и громко зевнул. Арлинг не мог избавиться от ощущения, что тот не сводил с него глаз.
– Если скажешь правду, отдам железку, идет? – предложил халруджи. Судя по тому, как оживился узник, вопрос был правильный.
– Не так быстро, – осадил его Регарди.
Узник закряхтел и пошарил руками по полу, после чего раздался треск разгрызаемого хитона и хлюпающий звук, который говорил о том, что Калим съел жука.
– Говорю же, спал я, – чавкая, заговорил он, но уже более мирно, чем раньше. – Как тебя привели, не видел. Потом Колпак пришел, сказал, мол, мест нет, и ты пока у меня будешь. Обещал перевести наверх, к смертникам. Еще что-то про выкуп говорил, но я не разобрал толком. Раз сказал не лезть, я не лез. Через три свечи появились Зуб и Солома, с ними еще кто-то был, долговязый такой, с усами, про деньги спрашивал, кто платить будет, и есть ли у тебя родня. Ты молчал, а они ждать не любят. Бить стали, мне досталось. Обещали еще прийти. А почему у тебя глаза завязаны?
Похоже, безногий действительно ничего не знал. Впрочем, кое-что из его слов обнадеживало. Если Арлинга до сих пор не убили, а терпеливо ждали выкупа, то и Сейфуллах должен быть жив.
– Повязку зачем носишь, спрашиваю.
Значит, тюрьма переполнена. Кем? Купцами, простыми балидетцами или воинами, защищавшими крепость?
– Держи.
Бросив лезвие Калиму, Арлинг поднялся и медленно двинулся к решетке, запоминая расстояние, неровности пола и звук собственных шагов. Когда-то глина под ногами была покрыта соломой, но сейчас от нее остались лишь воспоминания, да редкие стебли, вдавленные глубоко в пол.
Он не имел не малейшего понятия, как сбежать из подземной тюрьмы, но должен был сделать это непременно и в самое ближайшее время.
– Ты слепой? – снова спросил Калим. Он уже успел порезаться лезвием, и запах крови раздражал Арлинга.
– Тебя это волнует?
– Да так, просто спросил. А имя у тебя есть?
Регарди хотел огрызнуться, но потом вспомнил, что это лишь безногий старик, доживающий свои дни в яме без света.
– Амру, – бросил он, решив придерживаться версии Сейфуллаха. – Тебе ноги здесь отрезали?
Спросил просто так, чтобы заполнить тишину, но получилось плохо. Лучше бы не спрашивал. Старик заплакал. Горькие всхлипы сменялись грозными проклятиями и ругательствами в адрес незнакомых халруджи богов, звучавших в подземелье сикелийской тюрьмы бессмысленно и жалко.
Регарди отошел к стене и принялся ощупывать кладку, стараясь не обращать внимания на Калима. Ведь его совсем не интересовало, как старик потерял ноги. У каждого своя дорога. Что ему сейчас было нужно, так это выбраться из тюрьмы и найти Сейфуллаха.
– Прости, – не выдержал он. – Лишнего сболтнул.
Всхлипы прекратились, но старик продолжал дрожать – колебания его тела вполне ощутимо передавались по полу.
– От старости мои волосы побелели, как камфора, а кости стали похожи на жесткий тростник, но когда-то давно я был лучшим канатоходцем Самрии и всей Сикелии.
Арлинг не хотел слушать историю Калима. В словах старика звучала боль, которая обжигала ледяными волнами. Ему, Регарди, она была не нужна.
– У нашей труппы было много побед, но самым главным номером всегда был мой, – продолжил Калим, не обращая внимания на шумную возню Арлинга, который пробовал решетки на прочность.
– В небе я творил чудеса. Каждый раз, когда мы приезжали в новый город, и нас встречала толпа, я знал, кого они ждали. Толпа рукоплескала мне, боготворила, я был героем, готовым умереть в любую секунду. Ради них. Я приносил себя в жертву людскому азарту. Я-то знал, что они хотели – чтобы я сорвался вниз, упал в пропасть и потерял свои крылья. Но я не падал, а продолжал парить, смеясь над миром и всеми, кто ползал на брюхе. На проволоке я был подобен Господу Некрабаю. Свободная, шаткая, болтающаяся проволока. О, как я обожал ее! Меня не останавливала высота. Я хотел выше и выше. Это я первый перешел по канату через Большой Южной Водопад, это меня приглашал в гости сам император Согдарии. Тогда я был не Калимом. Меня называли Тенью Серебряного Ветра.
Старик замолчал, беспокойно чиркая лезвием по камню. Звук раздражал Арлинга, впрочем, как и сам Калим, который совсем некстати решил поделиться воспоминаниями. Халруджи не любил слушать о чужих бедах.
– Ты сорвался? – вопрос вырвался неожиданно, и Регарди пожалел о своей несдержанности.
– Теперь я бы с радостью согласился на такую судьбу, – вздохнул старик, – но тогда я смеялся в лицо каждому, кто говорил, что мое падение лишь вопрос времени. Однажды в Самрию приехал один богач с востока, большой любитель развлечений. Наша труппа как раз была в городе, готовилась к фестивалю в честь богини Луны. Тот купец, а звали его Джаль-Баракат, как позже выяснилось, был вовсе не купцом, но тогда он затмил всем разум дешевым золотом. Он привез его с собой на двух тысячах дромадерах из земель, лежащих где-то у подножья Гургарана. Как говорят, если смазать медом, и кинжал оближут. Джаль-Баракат объявил, что созывает всех звезд сикелийского небосклона, чтобы выбрать самую лучшую, самую яркую и талантливую. В Самрии часто устраивали такие зрелища, но никогда не обещали столько золота. Я не сомневался, что победа достанется мне. Вот только хитрец не сказал главного. Джаль-Баракат оказался слугой могущественного царя из восточных земель, лежащих далеко за пределами Сикелии. И нужны ему были новые артисты для царского цирка. Когда, вручая приз, он сказал, что должен забрать меня с собой на Восток, чтобы мой талант увидели истинные ценители, я сразу заподозрил неладное. Кто поверит, что в пустыне у Гургарана есть царство, о котором не слыхали даже самые старые кучеяры? Это была ложь, а правда заключалась в том, что хитрый Джаль-Баракат искал рабов для продажи на черном рынке в Иштувэга. Я сразу раскусил его, но не мог понять, зачем ему было тратить столько денег. Ведь он выплатил мне весь приз до последнего султана. От его предложения я, конечно, отказался. Какими золотыми горами он меня только не заманивал.
Старик закашлялся, но вскоре опять захрипел:
– Впрочем, Джаль-Баракат с успехом поймал многих моих друзей. Слава, сказочные богатства – чего он им только не наобещал! Но среди них были не только друзья. Молодая и прекрасная Аас, которую я любил и ненавидел за смелость и чертовское обаяние, собиралась отправиться покорять двор таинственного царя. Этого я допустить не мог. Ночью перед отъездом я пробрался в дом Джаль-Бараката и убил его, задушив куском проволоки. Кто станет печалиться по купцу, у которого в Сикелии даже не было родственников. Глупец, я хотел остановить дьявола. Я хорошо спрятался, да меня никто и не подозревал. Как там наместник замял дело, не знаю. Когда через пару недель я снова показался в городе, никто про Джаль-Бараката и не вспоминал. Аас снова принялась терзать мое сердце и тщеславие, и жизнь потекла своим чередом, вернее, сочились ее последние капли. Месяц спустя Джаль-Баракат, живой и невредимый, явился ко мне ночью и поставил два условия. Либо я отправляюсь к его царю, либо он отрежет мне ноги. С ним пришло десятка два наемников, так что выбор у меня был невелик. Как ему удалось выжить, осталось загадкой, он не утруждал себя объяснениями. Той же ночью и отправились. Меня не трогали и не обижали, но шли мы по иштувэгской, «невольничьей» дороге, я в этих вещах разбирался. Джаль-Баракат больше никого с собой не захватил, а на мой вопрос, почему к царю везут только меня, он ответил, что давно научился отличать алмазы от дешевых подделок. Я был польщен, но лесть меня не остановила. Джаль-Баракат вел себя со мной так, словно я никогда пытался его убить. Мы вместе трапезничали, много беседовали, да и ехали в одинаково роскошных паланкинах. Убежать оказалось не трудно. От своей бабки я знал одну травку, которую иногда можно встретить в сикелийских оазисах. В общем, на одном из привалов я щедро угостил ядом и Джаль-Бараката, и его людей. Когда все уснули, чтобы никогда не проснуться, я забрал пару лучших верблюдов, набил в мешки столько золота, сколько мог унести, и отправился обратно в Самрию, благо отъехали не очень далеко. Кхх… Ровно через месяц ночью в мой новый, тщательно охраняемой дом вломился Джаль-Баракат с небольшой армией разъяренных керхов, вырезал всех слуг, которыми я успел обзавестись, а меня превратил в калеку, выбросив мои ноги бездомным псам.
