Я любила своего папу, поэтому не возражала против необходимости делить ванную с моими сводными сестрами и обитать в маленькой сырой спальне, расположенной в подвале дома. Я не возражала против молитв перед приемами пищи, ведь отец с его новой женой, по крайней мере, давали мне достаточно бекона… о-о-о-о, этого восхитительного бекона! Каждое утро у меня была яичница с беконом. Я даже не возражала против частых посещений церкви, потому что мальчики, прислуживавшие в алтаре, были очень симпатичными.
Моей матери все это не нравилось, но она твердо следовала своим собственным курсом, откровенно закрывая глаза на мое поведение. Пока я оставалась с мамой на праздники, которые она хотела отмечать, ее не заботило то, чем я занимаюсь оставшуюся часть времени. Если я проводила праздничный день с мамой, зажигая менору, она спокойно относилась к тому, что потом я отправлялась домой к папе, чтобы наполнять подарками рождественские чулки. У меня хватало ума не рассказывать матери о религиозной молодежной организации, к которой Марджори уговаривала меня присоединиться, или о том, как папа намекнул, что неплохо бы мне принять крещение.
Я избежала спасения души, отправившись в колледж. Там, будучи на втором курсе, я познакомилась с Патриком. Он жил в моем студенческом общежитии, и в момент нашей встречи, когда этот симпатяга улыбнулся мне, я решила: парень – просто душка! Высокий, светловолосый, румяный и… католик. Причем ярый католик, такой, который может без запинки назвать имена всех святых мучеников. Я была от него без ума.
Мне нравится думать о жизни как об огромном, бескрайнем пазле с таким количеством деталей, что, независимо от того, сколько раз ты их соединишь, эта картина все равно никогда не будет сложена. Встреча с Патриком была кульминацией ста тысяч альтернатив. К нему вела лишь одна дорожка, но именно ее я в конечном счете и выбрала. Независимо от того, чем все это закончилось, я сделала свой выбор в пользу Патрика – и, хотя всегда считала, что никогда не буду тратить время на пустые сожаления о нашем романе, сейчас казалось, что подобные чувства начинают шевелиться в душе.
Я думала, что знала, каково это – любовь с привлекательным парнем, который великолепно целуется. Думала, что знала, ради чего был этот трехлетний роман, длившийся все время обучения в колледже, ради чего я хранила верность, даже когда все мои друзья трахались как кролики, отбросив целомудрие. Любовь терпелива, любовь добра, не так ли? Любовь прощает все?
Именно в это я тогда и верила. Но теперь не была такой убежденной сторонницей подобных взглядов.
В наш выпускной год Патрик опустился на одно колено и сделал мне предложение, держа достойное принцессы кольцо с бриллиантом в одной руке и букет из дюжины красных роз – в другой. Мы назначили дату. Мы планировали свадьбу.
И за две недели до того, как мы должны были проследовать к алтарю в церкви моего отца, я узнала, что Патрик мне лгал – все это время.
Конечно, меня воспитывали без старомодных моралей, но тогда я без колебаний разорвала эти дурацкие отношения.
Прошла неделя. Я слышала звук голосов, когда проходила мимо квартиры Алекса, и видела, как приезжает и уезжает его машина, но с ним самим не сталкивалась. Мне пришлось смотреть «Гордость и предубеждение» в одиночестве, и я почему-то винила в этом Патрика.
Неделя перед Рождеством обычно слишком хлопотная для большинства людей, даже для тех, кто не отмечает праздник, и мой список важных неотложных дел оказался таким же длинным, как у остальных. Я не нарядила елку, зато купила подарки. Потом провела целый день с папой и его семьей, хотя мои братья и их жены с детьми не смогли к нам присоединиться. А еще умудрилась нахватать срочных дизайнерских заказов в виде постпраздничных рекламных кампаний и нескольких портретных фотосессий людей, желавших отослать свои снимки вместе с рождественскими подарками друзьям и родственникам.
У маленькой девочки в видоискателе моей камеры не было крыльев, но она казалась настоящим ангелочком. Четыре года, копна черных кудряшек, капризно надутые губки цвета свежего бутона розы и сложенные на коленях ручки. Крошечная, озорная версия Ширли Темпл[12], включая платьице с бантом на талии.
– Нет! Нет, нет, нет! – Она упрямо топнула ножкой, надулась и сердито посмотрела на меня.
– Пиппа, лапочка! Улыбнись для фотографии, пожалуйста!
Пиппа взглянула на своего папочку Стивена и снова топнула ножкой.
– Мне не нравится это платье! И эта лента на голове!
Упрямица сорвала бант со своих волос и бросила на пол, а потом, чтобы красноречиво продемонстрировать нам всю силу своей ненависти, наступила на него туфельками из лакированной кожи.
– Это ты во всем виновата, – огорошил меня другой папа Пиппы, Девон.
Я удивленно подняла бровь:
– Ну и дела! Спасибо…
Девон рассмеялся, когда Стивен поднял бант и попытался спасти внешний вид дочери.
– Она упряма, только и всего. Многим напоминает тебя.
– Пиппа, принцесса, ну пожалуйста…
– О, и причины такого поведения не имеют ничего общего с тем, что папочки совсем ее избаловали? – пробормотала я, сосредоточив внимание на сцене, которая разыгрывалась прямо передо мной. Фокус, вспышка, щелчок… Одним нажатием пальца я запечатлела борьбу между отцом и ребенком.
– Не снимай это! – потребовал Стивен.
Пиппа, смеясь, ускользнула от его хватки и побежала по студии. Каблучки ее туфель глухо стучали по старым деревянным доскам пола, и это был воистину ритм свободы. Она бежала быстро, эта маленькая девочка. Точно так же, как всегда носилась в ее возрасте я.
Девон рассмеялся и откинулся на своем стуле, покачивая головой. Я делала снимок за снимком. Бегущая Пиппа. Стивен, подхвативший дочь так, что она повисла вверх тормашками. Красивое платьице Пиппы задралось, демонстрируя веселенькие детские трусики, а упругие кудряшки заметались по полу. Потом отец и дочь крепко прижались друг к другу. И наконец, я сфотографировала уже двух папочек с их маленькой девочкой: любовь, связывавшая эту троицу, была явной, осязаемой вещью, которую я не могла проконтролировать или отредактировать – лишь запечатлеть своей камерой.
– Пиппа, сделай это для папочки, – уговаривал Стивен. – Мне нужна твоя красивая фотография, я хочу отправить ее бабуле и дедуле.
Губки цвета розового бутона снова сжались, маленькие красивые бровки нахмурились, но Пиппа, наконец, тяжело вздохнула, совсем как крошечная старушка:
– Ох, ну ладно. Хорошо.
Стивен поставил дочь на перевернутый деревянный ящик, привел в порядок ее волосы и платье, а потом сделал шаг назад. Я поймала свою модель в объектив и сделала снимок. Превосходно. Но, стоило мне повернуть камеру, чтобы показать цифровое изображение Девону, как я тут же поняла: этот снимок был не самым удачным, не тем, который стоит корректировать, обрабатывать и отдавать клиентам, чтобы они повесили на стену.
