— Я сейчас очень занята. И вообще…
Я хотела сказать, что приходить ко мне больше не нужно, и что между нами ничего нет, и что это была глупая минутная слабость, и что я не хочу пополнять собой его донжуанский список. Но, во-первых, каждое мое слово услышал бы Алекс — услышал же он про зонт, хотя был увлечен спором о краске, — а во-вторых… Во-вторых, от Гастона опять исходил тот самый магнетический аромат дорогого парфюма и грозового ливня! Он молчал и, как на картину, смотрел на меня.
— Опалубка «Пирелли»! Пирелли, Ролан! Не Пиренеи, а Пирелли, фирма так называется! Не можешь запомнить, запиши, Ролан! — в полной тишине неслось из кухни.
— Опять дождь? — облизнув пересохшие губы, спросила я.
— Да, опять. Кто там у тебя?
Гастон решительно шагнул к порогу, я невольно попятилась, распахивая дверь шире, и споткнулась о «гаучо». Они валялись посередине прихожей.
— Мой друг…
— Друг… — хрипло прошептал Гастон и, замерев на месте как вкопанный, не мигая, уставился на разбитые, перепачканные побелкой «гаучо».
— В смысле, мой патрон! Мы работаем! Спасибо за зонт. Очень любезно с твоей стороны. — Я практически вырвала зонт из его рук, похоже, Гастон потерял голову от ревности. Хризантемы и бутылка чуть не упали на пол. — Может, зайдешь как-нибудь в другой раз? У нас срочная работа!
Новая порция «Болеро». Я поправила шампанское и цветы в руках Гастона, похоже, он даже не почувствовал моего прикосновения.
— …я еще позавчера отвез в банк платежку за этот фриз. Как не получили? Нет, я все оформил правильно! Я на память знаю ваши реквизиты…
— Друг и патрон… — Гастон бессмысленно держал цветы и бутылку, как покойник держит в руках свечу, и не отрывал взгляда от сапог Алекса.
— Да, да. В другой раз, извини, в другой раз. Передавай большой привет сестре. Чудесные хризантемы, ей понравятся! Как там мои племянники?
— …корреспондентский счет двести восемьдесят шесть, четыре нуля…
— Это его белый «рено» у подъезда?
— Да. Большое спасибо за зонт! — Что же он все стоит и не уходит? — Созвонимся, как-нибудь еще посидим все вместе!
— …дробь семнадцать сорок два, три ноля…
Гастон резко повернул голову и усмехнулся, встретившись со мной глазами — кромешная темнота; в усмешке — горечь.
— Привет ему от меня. — Сунул мне джентльменский набор и пошел прочь, тихо повторяя: — Друг и патрон. Друг и патрон.
А на кухне опять текла томная мелодия Равеля…
Глава 13, в которой телефон, зазвонивший в главе 11, продолжал звонить
— М-я-я-я-а-ауа-а-а-вя-ауа-а-ау!!! — Для убедительности кот выдал нечто похожее на заунывь этого самого «Болеро».
— Исключительно ради тебя. — Я сняла трубку. — Слушаю.
— Беа! — Вздох облегчения. — Это я, Дюваль. Знаешь… Я тут подумал…
— Что вы подумали, мсье Дюваль?
— Ну не обязательно так официально, Беа. Мы же друзья.
— Патрон не может быть другом своего подчиненного.
— Почему не может, Беа? Ты же сама сказала своему родственнику, что я твой друг. Я ведь слышал.
— Что ты слышал еще?
— Зря ты нас не познакомила.
— Ты же сам просил выпроводить его побыстрее.
— Ну да, просил. Все равно как-то неудобно получилось.
— Тогда было удобно, а сейчас ты опомнился и звонишь среди ночи, чтобы сообщить, как тебе неудобно задним числом?
— Почему среди ночи? Мы расстались минуту назад, я…
— Потому что сейчас уже почти два!
— …сел в машину и сразу позвонил тебе.
— Это плохо, что ты ведешь машину и болтаешь по телефону. Опасно.
— Никуда я ничего не веду. Я в ней сижу и разговариваю с тобой. Дождь проливенный.
— Ты не уехал?
Я подошла к окну и, отдернув занавеску, обнаружила кота, старательно наблюдающего что-то за черными стеклами. Я машинально погладила его, он муркнул, и из-под ладони тоже всмотрелась в темноту. За пеленой дождя у обочины действительно виднелся одинокий силуэт автомобиля с выключенными фарами.
— Нет. Можешь выглянуть в окошко.
— Уже выглянула.
— Точно! Я тебя вижу! Я не сразу сообразил, где твое окно!
— Тоже мне, строитель!
— Я почему-то решил, что ты живешь на третьем этаже.
— На втором. — Я поправила занавеску и еще раз погладила теплый мех.
— Эй, не уходи!
— Не ухожу. Это из-за лишнего лестничного пролета так кажется.
— Ну да, у магазинного этажа двухэтажная высота.
— Хм… Смешно!
— Что смешно?
— Двухэтажная высота у этажа. Так не говорят.
— А как?
Стоило убрать от глаз козырек ладони, окно сразу оказалось просто черным стеклом в потоках дождя, никакой улицы с силуэтом автомобиля за ним не существовало, и голос Алекса попадал в телефонную трубку неизвестно откуда, может быть с другой звезды или даже из другого измерения.
— Как говорят? — переспросил он. — Алло, ты меня слышишь, Беа?
— Слышу. — Я прижалась лбом к стеклу, снова рукой отгородила глаза от света и вернула улицу и «рено» с Алексом на место. — Слышу, Алекс. О чем ты хотел спросить меня?
— Знаешь… В общем… Это, конечно, не очень важно, но я подумал… Слушай, если мне сбрить усы, я не буду так походить на кота? Ну, чего ты молчишь?
— Не надо, Алекс, не сбривай. — Усилием воли я сдерживала смех, понимая, насколько это болезненный вопрос для него. — Иначе Геркулес перестанет чуять тебя за милю!
— А это важно?..
— Еще как! Если бы он не настоял, я ни за что не подошла бы сейчас к телефону.
— Ты… Ты так на меня обиделась?
— Я не думала, что это звонишь ты.
— А кто? Этот твой адвокат? Он точно твой родственник? Почему он пришел с цветами? Принес шампанское? — Вопросы посыпались как неумело положенная кафельная плитка. — Почему ты так боялась, что он увидит меня?
— Ничего я не боялась! Ты сам не хотел отрываться от работы! Мы уже это все обсудили!
— А цветы? Вино?
— Алекс, у нас в семье принято приходить не с пустыми руками, а хризантемы… Хризантемы выращивает моя сестра! Знаешь, она настоящая фанатка! Видел бы ты ее оранжерею! — Боже мой! Если я буду врать так и дальше, остается только заняться политикой…
— Но, по-моему, ты сказала, что чудесные хризантемы понравятся ей! По-моему, ты не хотела их брать.
— А, по-моему, подслушивать… Патрон, честно, ты делаешь из мухи слона! Ты ревнуешь?
— Ладно. Это все глупости… Но кто еще мог позвонить тебе в два ночи?!
— Какой-нибудь идиот по брачному объявлению. Они же несколько раз звонили при тебе.
— При мне ты ни разу не ответила ни на один звонок.
— Мы же работали!
