Из баржи, построившись цепочкой, переносили в вагоны мешки с цементом. Рельсы были проложены по песку, его ветрами надуло поверх шпал. Первому пришла мысль Лупову: охрана полудремлет на барже, на берегу, у вагонов никого нет. Насыпать песок в буксы! Пусть горят! На четвереньках пролез под вагоном, взял горсть песку и… замер, Перед ним вырос курносый человек.
— Чего уставился? Сыпь!
Лупов приподнял крышку буксы, высыпал песок. Вернувшись, заняли места в цепочке. Курносый шел следом.
— Пустое дело,— заметил хрипловато.— Песок нужно под паклю, вниз. А так не загорится.
Девятаев узнал, что «планирен-команда» работает на аэродроме. Засыпает воронки после бомбежек, удлиняет взлетную бетонную полосу, убирает остатки сгоревших самолетов. Вот бы в нее, в «планирен-команду»…
И кривая вывела…
Михаила включили в новую десятку. Помощником старшего по команде назначили веснушчатого парня со шрамом на переносице по прозвищу Курносый. Старшим был ленивый, неразворотливый немец.
Соседство с Курносым Михаилу показалось неприятным. Он еще раньше приметил, как тот свободно говорит по-немецки, угодничает перед начальством. Вот и сам выдвинулся. Прислужник…
Больше в команде русских не было. Чех, два француза, поляк, бельгиец, датчанин, итальянец.
Когда привели на аэродром, Михаил и обрадовался, и удивился, и недоумевал… Черт с ним, с Курносым, пусть себе выслуживается. Главное — цель ближе: они вдесятером оттаскивают со стоянки исковерканный «хейнкель». А поблизости стояли целые, невредимые, их заправляли горючим, скоро, должно, полетят. Вот схватить бы такой! Жаль только, не приходилось летать на бомбардировщиках. Надо узнать, как запускаются моторы, как устроено управление, где и какие приборы стоят на щитке.
Так он думал, собирая вместе с длиннорослым итальянцем и низеньким широколицым датчанином обломки плоскостей. Другие грузили на санки обгорелые моторы, стойки раздробленных шасси. Все это свозили к ангару, складывали.
Старший кликнул всех к себе. Надо погрузить на сани переднюю часть фюзеляжа. Она тяжелая.
Вот и дошла очередь до кабины… Михаил мельком заглянул в дверцу. Приборный щиток! Сильнее, тревожнее забилось сердце. Приподнявшись, он просунулся внутрь и — вдруг резкое: — Хальт!
Вразвалку подошел капо, неторопливо развернул руку, и Девятаев, покачнувшись, присел от тяжелого удара по скуле.
— Сачок! — перевел Курносый.
На душе отлегло: не догадались.
ПРАЗДНИК
Заходить из своего барака в «чужой» пленникам на Узедоме строго-настрого запрещалось: иначе они могли выведать, что делалось в засекреченных уголках острова. Правда, «знатоки» в свое время будут неминуемо уничтожены. Об этом «ракетному штурмбанфюреру» Вернеру фон Брауну надежно пообещал рейхсфюрер СС Гиммлер: «Я беру на себя защиту вас от диверсий и предательства». Но тем не менее, ракета «Фау» — не иголка, ее не спрячешь в стоге сена.
Как-то Девятаев попал в группу для работы на бетономешалке. В середине дня ее шум перекрыл страшный треск и грохот, где-то за лесом взлетело суматошное пламя, вместе с клубами дыма медленно потянулось в небо, изрыгаясь из какой-то непонятной трубы. В вышине грохнул еще взрыв, и железная труба упала у морского берега.
Минут через двадцать команду бетонщиков повели к тому месту. Шли через взлетное поле, мимо капониров. В некоторых стояли самолеты, другие пустовали. «В таком капонире,— мелькнула мысль у летчика,— можно укрыться всей «цемент-команде».
К трубе, упавшей на мелководье, подъехали солдаты на лодках и обвязали ее толстыми тросами, концы которых подтянули к берегу. Пленные ухватились за концы и по команде рванули их. Покореженное взрывом железное чудище подтянули к берегу, тут его поддели краном и куда-то повезли.
«Цемент-команды» направились к бетономешалкам.
— Ну и силища! Бухнет такая ракетушка — и мокрого места не останется.
— И где же они их берут? — вопросительно глянул Михаил.
— А там за лесом у них завод подземный. Готовые вытащены. Меня прошлый раз посылали заправлять их какой-то чертовщиной. Сами-то побаиваются. Пожары случаются.
На первом допросе выбритый, в начищенном мундире фашистский офицер говорил Девятаеву про какое-то новое оружие, перед которым русской армии не устоять. И Геббельс вещал про совершенно новую технику, которая обеспечит победу…
Так вот она какая!.. Вот где ее делают!..
А что можно еще узнать, как про все сообщить своим?
Дня через три удалось втереться в команду, которую направляли к ракетам.
За лесом, на площадке, Девятаев насчитал одиннадцать железобетонных постаментов. Под постаменты вели ходы, по ним в глубину спускались люди в полосатой одежде. Позднее узнал, что это были заправщики.
Бригаду, в которую затесался новичок, заставили копать канавы. И весь день он искоса, тайком поглядывал на ракеты, стараясь удержать в памяти, как и где они установлены.
Как же сделать так, чтобы рассказать нашим о новом фашистском оружии?
Ответ напрашивался сам собой и был предельно ясен: бежать. Но как, на чем? Конечно, на самолете. Но как его захватить? Одному, пожалуй, невозможно. Нужен надежный товарищ-единомышленник. И даже не один. Но где их найти здесь, в этом проклятом месте, где за каждым каждую минуту наблюдают эсэсовцы… Даже из одного барака в другой зайти нельзя.
Постой, постой!.. А в сапожную, прачечную, портняжную… Ведь туда можно. В одной латают деревянные долбанки, в другой разрешают постирать и высушить нательное белье, в третьей — пришить пуговицу, починить куртку…
В сапожную — можно.
И как раз кстати встретился Зарудный, тот из «топтунов», который теперь сапожничал.
— Почему не заходишь? Вон и долбанки, гляжу, каши просят. На тепленькие можно заменить.
— Спасибо, Андрей Денисович. Когда заглянуть? Зарудный загадочно подмигнул, будто собираясь сказать что-то важное, и посоветовал:
— Сегодня в «свободное время».
Как ни суров и жесток был лагерный режим, но после возвращения с работы усталые, измотанные каторжным трудом «полосатики» могли и «повольничать» — пройтись по лесочку возле барака, поболтать о том о сем, собравшись в кружок, перекинуться в самодельные карты, сходить в мастерскую… Ведь все равно за ограду никому не выбраться: охрана здесь неусыпная.
Постучавшись, Михаил открыл дверь в сапожную. За столиками мастера постукивали молоточками.
— Наш,— тихо сказал Зарудный. И Михаилу: — Думали, что кто-нибудь из комендатуры, вот и схватились за молотки.
Инструмент у всех был уже отложен.
