выполнен в духе компромисса и известной середины. Но это касалось только оформления, но не содержания, которое выходило за все рамки умеренности.
И, тем не менее, уже первый номер журнала вызвал бурю негодования. Критика только что появившегося журнала еще больше усилилась в связи с первой международной выставкой, организованной журналом в 1899 году. Выставка была довольно представительной, включающей как произведения русских, так и зарубежных художников. Из русской живописи на ней присутствовали работы Бакста, Бенуа, Васнецова, Коровина, Левитана, Малявина, Малютина, Репина, Серова, Сомова, Якунчиковой. Среди большого количества иностранных работ на ней выделялись произведения Пюви де Шаванна, Г. Моро, Дега, Ренуара. Несмотря на успех выставки у публики, критика приняла ее, так же как и журнал, «в штыки». К характеру этой критики мы вернемся чуть позже, познакомившись вначале с первыми номерами журнала.
Эстетическая программа журнала «Мир искусства»
Для первого номера Сергей Дягилев подготовил большую статью «Сложные вопросы», содержащую программу деятельности журнала. Некоторые авторы полагают, что эта статья не принадлежит Дягилеву, что она была написана Философовым и только подписана Дягилевым в качестве главного редактора журнала. Нам представляется, что этот вывод не является обоснованным. Если даже Д. Философов принимал участие в подготовке статьи, это не отменяет авторство Дягилева. Мы находим в статье экспрессивный тон, резкость и прямоту суждений, ссылки на личный опыт, то есть все основные приметы дягилевского письма, вовсе не свойственные абстрактнои рационально мыслящему Философову. Возможное участие Философова в написании передовой статьи делает ее еще более интересной, так как она в этом случае оказывается коллективным творчеством, выражающим общие мысли членов редакции. Ее анализ представляет большое значение для понимания всего направления журнала и деятельности художественного объединения «Мир искусства».
Статья состоит из четырех частей, каждая из которых имела свой подзаголовок: 1. Наш мнимый упадок; 2. Вечная борьба; 3. Поиски красоты; 4. Основы художественной оценки. Прежде всего, эта статья привлекает внимание глубоким интересом не только к искусству, но и к области эстетики. Дягилев с самого начала ставит своей целью «разбор всех идей в области эстетики»[100]. Необходимость такого разбора возникает из стремления привести в порядок эстетические понятия и принципы, которые, по словам Дягилева, оказались расшатанными и разошедшимися с художественной практикой. «Эта амальгамная история художественной жизни века имела главный источник в ужасной шаткости эстетических понятий и требований эпохи. Они ни на минуту не устанавливались прочно, не развивались логически или свободно. Художественные вопросы были запутаны в общую кашу общественных переворотов…»[101].
В первой части своей статьи Дягилев выступает против широко распространенных представлений о начале века как эпохе упадка и декаданса. Мы, говорит он, покорно и хладнокровно выносим, когда нас оскорбительно называют декадентами, детьми упадка. На самом деле этот упадок мнимый и наше время заключает в себе много творческих возможностей. Далее Дягилев говорит о вечной борьбе двух главных направлений, которые извечно существуют в области искусства. Главную энергию своей критической мысли Дягилев направляет на опровержение «утилитарного» взгляда на искусство. По словам Дягилева, утилитарное отношение к искусству было господствующим на протяжении всего ХIХ века, но в то же время оно всегда имело оппозицию в лице тех художественных и эстетических направлений, которые выступали против подчинения искусства каким-либо внешним целям. «Прежде всего, нам встречается, в самых корнях художественной жизни века, два, уже уставшие от своей вечной борьбы взгляда. Мне не хотелось бы касаться этой старой вражды, потому что, казалось бы, столетняя война могла, наконец, привести к перевесу одних и к сдаче других; борьба утилитаристов с поклонниками искусства для искусства – эта старинная перебранка могла бы уже давно затихнуть, а между тем тлеет и до наших дней. Хотя коренной вопрос об отношении этики и эстетики и существовал вечно, но узко-утилитарная тенденциозность в искусстве – выдумка людей ХIХ века, а со своими дурными привычками трудно расстаться. Эта борьба, как бы затихшая в последние годы, снова стала разгораться в наши дни»[102].
На Западе этому утилитаристскому взгляду на искусство всегда противостояла теория «искусства для искусства» и борьба между ними велась постоянно. Во Франции, например, Золя сражался с Прудоном как «узким адептом социального взгляда на искусство». Однако в России утилитаристский взгляд был господствующим, здесь на протяжении века «модно царили такие силы, как Чернышевский, Писарев и Добролюбов»[103].
Дягилев отвергает эстетику революционных демократов и Льва Толстого, которые по сути дела подчиняли искусство морали, ставили этику над эстетикой. Это приводило к морализаторству и забвению собственных целей искусства. «Проповедуя вместо искусства какое-то упражнение в добродетели, надо совершенно выделить эту деятельность из области эстетики и предоставить ей удовольствие процветать в сфере морально-педагогических нотаций, оставляя в покое далекое и чуждое ей художество»[104].
В противоположность утилитаристским теориям Дягилев стремится доказать, что искусство самоценно, что оно имеет цель только в себе самом и именно в этом заключается его свобода. При этом он не отвергает идейности в искусстве. «Искусство не может быть без идеи, как оно не может быть без форм и без краски, но и один из этих элементов не должен и может без нарушения соответствия частей быть намеренно вложен в него»[105]. Идеи в искусстве должны сами вытекать из зачатков истинного искусства, а не навязываться ему.
Принципу утилитаризма в отношении к искусству Дягилев противопоставил принцип эстетизма как признание красоты в качестве высшей и самостоятельной ценностью. Сам Дягилев говорил о себе: «Я слишком большой приверженец эстетизма»[106]. Это же подтверждают и его коллегии по журналу, в частности Александр Бенуа. «Лишь бы было «красиво» (это слово у Дягилева вырывалось особенно часто, но означало нечто неопределенное), тогда как была ли в картине хоть капля чего-то иного, нежели такая внешняя красивость, это его не заботило. Напротив, поверив со всем своим юношеским пылом в то, что живопись должна быть, во-первых, живописью, а что злейший враг такой живописи для живописи – всякое «содержание», всякая сложность, «все, что от литературы», Дягилев уже тогда сводил свое суждение о художественных произведениях к одному требованию этого «живописного достоинства»[107]. Хотя в изложении Бенуа склонность Дягилева к эстетизму звучит несколько иронически, сам Бенуа стоял на позициях эстетизма, разделяя с Дягилевым убеждение, что красота должна быть высшим критерием в сфере художественных оценок. Впрочем, к оценке феномена эстетизма мы еще вернемся несколько позже.
Отвергая эстетику Чернышевского и Толстого, Дягилев опирается в своей статье на Джона Рескина как «на самого крупного эстета нашего века». Завершает он свою
