Первой российской инициативой было нападение на шведский город-крепость Нарва. Прилегающая к ней российская территория уже достигла приблизительно двадцати миль вдоль побережья Балтийского моря: если бы город пал, связь шведов по земле между Ливонией и Ингрией была бы прервана. В начале октября началась осада армией приблизительно в 40 000 человек, которую Петр сопровождал самолично под видом офицера Преображенского полка. (Еще раз мы видим его нежелание принять публично любой военный или военно-морской чин, если он не чувствовал себя имеющим право на него из-за недостатка технического мастерства и опыта). Осада проходила ужасно. Гарнизон Нарвы был активен и уверен в себе и защитники не очень испугались. В российском же лагере дух был поколеблен. В начале октября Карл XII высадился в Пернау со шведской армией, и 20 ноября сражение у Нарвы, в кромешную метель, закончилось сокрушительным и унизительным для новых войск Петра поражением от рук значительно более слабого врага.
Паника во многих из российских полков была поразительна. Саксонский генерал фон Алларт, свидетель происходившего, жаловался, что приходилось управлять чем-то похожим на стадо рогатого скота, один полк смешался с другим, так, что едва двадцать человек могли быть построены в шеренгу[31], и было взято пленных так много, что все, кроме офицеров, должны были быть отпущены, так как шведы не имели никаких средств прокормить такое количество. (С другой стороны, русское левое крыло продолжало удачно сражаться до рассвета 21 ноября, когда оно было полностью окружено). Вся российская артиллерия была потеряна. Петр сам оставил армию двумя днями ранее и уехал в Новгород, чтобы организовать отправку подкрепления. Подобно другим лидерам с российской стороны, он не ожидал внезапного шведского нападения. Князь де Круа, опытный иностранный командующий, кому он поручил армию всего несколькими днями ранее, сдался шведам после того, как увидел, что офицеров били солдаты, подозревая их в предательстве.
Петр был удивлен и горько разочарован поражением. Было очевидно, что это открывает путь для шведского продвижения на Псков, Новгород и даже непосредственно на самое Москву. Укрепление первых двух, реорганизация полков, разбитых у Нарвы, организация новых сил и производства орудий для замены утраченных — все это было предпринято с отчаянной энергией. Все, что проводилось в течение этих критических месяцев, показывало самомнение Петра и его готовность игнорировать традиционные предрассудки. Самая яркая иллюстрация этому — известный инцидент с переплавкой церковных колоколов, чтобы получить металл для отлития новой артиллерии.
Шведское нападение на Россию, которое казалось таким угрожающим, не осуществилось, хотя оно детально планировалось в штабе Карла XII до октября 1701 г.[32]. Вместо этого король повернул на юг и в июле 1701 г. пересек Двину, чтобы напасть на Августа II, который теперь был его единственным врагом, не потерпевшим сокрушительного поражения от его рук и чье влияние в Польше ощущалось все более сильно. В течение последующих пяти лет Карл вынужден был путаться в бесконечно сложной и нестабильной польской фракционной политике. Многие польские дворяне, включая некоторых очень родовитых, вроде командующего королевской армией Яблонского, ненавидели любую идею, связанную с сотрудничеством с русскими. Царило желание остаться, насколько возможно, нейтральными в борьбе и не поддерживать ни Карла, ни Петра, при этом широко распространялось недоверие к очевидному желанию Августа усилить положение монархии в Польше, а главное — угрозе, что эти попытки затронут традиционные привилегии знати. Все это, вместе с амбициями ведущих благородных семейств (особенно большого рода Сапегов в Литве) и соперничеством между ними, вскоре превратит польскую политику в болото, в котором было слишком мало твердой почвы. Польша была теперь более слаба, более разделена и больше «во власти давлений извне», чем в любое другое время, начиная с бедственных десятилетий 1650-х и 1660-х годов. «Эта неспокойная нация подобна морю, — жаловался английский дипломат в 1706 г., — хотя оно пенится и рычит только волнуясь, словно это вызвано проявлением некоей Высшей силы»[33]. Эта слабость и неустойчивость, осложненная реальными географическими размерами Речи Посполитой, делали невозможным управлять ею ни Августу, ни Карлу.
В течение нескольких лет международная ситуация удерживала Карла XII от использования одной уловки, которая быстро вывела бы Августа из войны. Речь идет о прямом нападении на герцогство Саксонское, реальную базу его мощи. Такому нападению активно противодействовали Англия и Голландия. Их положение в войне за испанский престол, которая вспыхнула в 1701–1702 годах и до сих пор диктовала характер ситуации в Западной Европе, было бы, по их мнению, серьезно осложнено и даже ослаблено таким шагом со стороны Карла. Шведский король обещал англичанам и голландцам принудить Данию к нейтралитету и соблюдать в Копенгагене Травендальское соглашение, а в результате он не смел вторгаться в Саксонию до 1706 г.[34] До того времени он был обречен бороться с выматывающими все силы сложностями польской ситуации; и Петр был хорошо осведомлен о ценной передышке, которую это дало России. В феврале 1701 г., на новой встрече с Августом в Биржах, он пошел на большие уступки, чтобы заставить своего союзника продолжить борьбу. Обещание, что царь не предъявит никаких претензий на Литву или Эстонию, когда шведская империя будет разделена, российский вспомогательный корпус в 15 000—20 000 человек, субсидия в 100 000 рублей, поставки пороха — все эти стимулы были предложены честолюбивому, но ненадежному королю Польши.
Поддержка российскими ресурсами упорного сопротивления шведам в Польше дала хорошие результаты. Там имелись важные шведские победы, особенно в Клишове в июле 1702 г. и Фрауштадте в феврале 1706 г.; и Карл выдвинул своего собственного претендента на польский трон, дворянина Станислава Лещинского, как соперника Августа. Но люди и деньги, потраченные в этой польской борьбе, значительно ослабили шведские позиции в Балтийских провинциях. Здесь русские быстро добились важных успехов. В 1702–1703 гг. удался прорыв к Балтийскому морю. На этот раз, в отличие от неудачных усилий при Иване IV и Алексее, победа была надолго. Шведская крепость Нотебург, в устье Невы, пала в октябре 1702 года; что характерно, Петр дал ей новое, западное, имя — Шлиссельбург, «ключ-город». Несколькими месяцами позже, в начале 1703 г., он принялся за строительство нового города, Санкт-Петербурга, на прилегающей территории. Ему суждено было быстро стать наиболее заметным и внушительным, но также и наиболее дорогостоящим символом царского желания направить Россию по новому курсу. В марте 1703 г. крепость Ниеншанц, а в мае старые российские города, Ям и Копорье, оказались в его руках. В результате к лету того же года на все еще узком, но очень важном участке береговой лийии в Финском заливе установился российский контроль. Этот выход к морю, такой желанный и завоеванный такой дорогой ценой, Петр никогда не собирался отдавать. Следующие три года принесли новые большие территориальные приобретения. Летом 1704 года Дерпт и Нарва пали под натиском российской армии. И наконец-то Петр мог теперь заключить союз, которого так желал, с самой Речью Посполитой (а не только с Августом, ее выборным правителем). В 1705–1706 годах большая часть Курляндии была завоевана. Для крестьянства шведских балтийских провинций это были мучительные годы. Большие части Эстонии и Ливонии систематически опустошались царской армией, а наращивание мощи Петра в этой области делало более чем сомнительным, что Ливония будет когда-либо передана Августу, как обещалось в Раве и Биржах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
