Неполных три года супружеской жизни с летчиком промелькнули, и личная жизнь Марины, казалось, окончательно потерпела фиаско. Однако отчаяния не было. Считала ли она, что жизнь кончена? Да нет, конечно! Вычеркивала ли она эти годы из своей биографии? Тоже нет, в них же было немало замечательных мгновений. Что ее ждет впереди? Она знала и верила: надо жить, все еще будет хорошо.
Конечно, годы идут. Прошлый опыт навязывает сравнения, хочешь ты того или нет. Марина невольно оценивала достоинства Робера и Бруйе. Припоминала какие-то прелестные черты Оссейна, которых не было у Жан-Клода. И наоборот.
«Мои замужества меня кое-чему научили, — говорила она. — Алхимия семейных отношений весьма хрупка и сложна. Это не дается так вдруг. Ничего не дается с первого дня: ни терпение, ни интимное познание друг друга. Невозможно немедленно все перевернуть, открыть. Я чувствую, что надо учиться быть любимой, становиться мужем и женой так, как со временем понимаешь своих родных и самое себя. Я ничего этого не знала ранее. А теперь у меня уверенность, что любовь глубже, с течением времени она становится дружбой, становится нежнее — а это самое главное… Робер Оссейн был прекрасным актером, потом режиссером, создал свой театр… Жан-Клод — совершенно другой человек, отважный летчик, бизнесмен, полная противоположность Роберу…»
Что касается верности, то тут Марина была предельно откровенна и говорила, что мужьям своим никогда не изменяла: «Я не тигрица. И уж тем более не королева пчел…»
* * *
Отказавшись от неукротимой Анжелики ради «другого кино и другого мира», в качестве поводыря в этой иной жизни Марина выбрала основоположника «новой волны» французского кинематографа Жан-Люка Годара.[10]
Уже после первых дней съемок она поняла: работать с Годаром — и наслаждение, и мука.
— С актерами он общается странно. Во всяком случае, со мной, — рассказывала Марина. — Никакого сценария мне читать не давали. Мы приходили в какую-то комнату, где нужно было снимать очередной кусок, и Годар вставлял мне в ухо крошечный приемник-горошинку, по которому командовал: «Пойди туда, встань там, скажи то-то и то-то».
Однажды она не выдержала и сказала:
— Послушай, а зачем ты вообще берешь актеров? Лучше уж взять куклу.
Не задумываясь, Годар ответил:
— Ты знаешь, самый хороший робот — это все-таки актер.
Но Влади все равно не таила на него зла, даже наоборот — оправдывала причуды мастера, видя в нем большого ребенка: «Он привык так шутить — язвительно, саркастично, хотя на самом деле Годар — человек застенчивый, а сарказмом прикрывается как щитом».
Каждый его фильм был абсолютно автобиографичным. Кино служило для режиссера своего рода дневником, при помощи которого он улаживал какие-то вопросы в своей жизни. А жизнь была для Годара не более чем верным поставщиком материала для фильмов.
Свою картину с Влади «Две или три вещи, которые я знаю о ней» режиссер превратил в лабораторное исследование общества, под увеличительным стеклом рассматривая истории нескольких персонажей, так или иначе связанных с главной героиней — молодой домохозяйкой из парижского предместья Жюльетт Жансон, которая увлеченно занимается древнейшей профессией в мире. «Сам по себе фильм, по-моему, интересный, — говорила Марина, — это остров, социальное произведение. В нем рассказывается о женщинах, которые занялись проституцией: одна — чтобы купить себе туалеты, вторая — чтобы заплатить за воду и газ, которые стоят безумных денег, третья таким образом копит себе на приобретение мебельного гарнитура…»
В поисках новых форм на стыке документального и игрового кино самый яркий представитель «новой волны» использовал самые причудливые метафоры. Например, анальное изнасилование для него было аналогом презренного общества потребления. Таким образом, Годар, по мнению теоретиков, возводил свой интерес к анусу в забавный ранг критики социальной теории.
Личные мотивы в «Двух или трех вещах» Жан-Люк старательно скрывал. Но в закадровых комментариях он расписывался в своей неспособности уговорить звезду фильма Марину Влади выйти за него замуж: «Раз уж каждое событие изменяет мою обычную жизнь и раз я бесконечно терплю крах в попытке наладить общение… понимать, любить, влюблять в себя…»
Столь необычным, публичным объяснением в любви Марина была смущена, поскольку сама испытывала к Жан-Люку не более чем дружеские чувства.
Правда, в их отношениях однажды возник один пикантный эпизод, который Влади восприняла как неудачную попытку вечного экспериментатора Годара смешать коктейль из несовместимых ингредиентов — реалий жизни и иллюзии кино. Во время просмотра удивительного фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков» (во французском прокате — «Огненные кони») Годар, сидя рядом с Мариной, вдруг нежно поцеловал ее в плечо. Она поняла этот жест как всплеск эмоций, вызванных чувственными кадрами параджановской картины.
Однако несколько недель спустя Жан-Люк Годар в упор спросил Влади: «Ты хочешь выйти за меня замуж? Только ничего не решай сразу. Я буду ждать ответа после твоего возвращения с каникул. Хорошо?» И, помешкав, вручил потенциальной невесте — нет, не тривиальное обручальное кольцо, — это было бы слишком банально. Подарком стала небольшая картина Пикассо.
— Спасибо, Жан-Люк, — улыбнулась Марина. — Я тебя ужасно люблю. Ты — замечательный друг, я счастлива с тобой работать, но ты знаешь, что у меня уже есть спутник жизни и что в любом случае я буду относиться к тебе как к брату.
С тех пор Годар не обращался к Влади ни с творческими, ни с сердечными, ни с какими-либо иными предложениями. К тому же после незадавшейся помолвки между ними возникли серьезные разногласия (заочные) по «национальному вопросу». Марину покоробили некоторые публичные высказывания Годара, в частности: «Мой дед не был антисионистом, но был ярым антисемитом. Я так же горячо выступаю против сионизма, как мой дед в свое время выступал против евреев». Влади же еще со времен нацистской оккупации оставалась яростной ненавистницей антисемитов и любых шовинистических проявлений.
Будучи натурой деятельной и самостоятельной, Марина всегда стремилась быть в эпицентре общественной жизни: после итальянских демонстраций и митингов, в конце 1950-х уже на родине участвовала в акциях против войны в Алжире. Вместе с сестрами заботилась о беженцах и прятала оружие повстанцев в своем доме. Потом она протестовала против напалмовых атак американской авиации на беззащитных вьетнамцев…
* * *
Так сложилось, что Марина, хотя и являлась самой младшей из сестер Поляковых, с юных лет всегда, будучи прирожденным лидером, верховодила. Стремясь не отставать от старших, ей удавалось достичь большего по сравнению с ними. Но тем не менее мнения и советы сестер неизменно оставались для нее определяющими, самыми главными оценками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
