Полковник Аверьянов задумчиво посмотрел на Кубасова.
— Профессор эти записки читал?
— Конечно. Говорит, типичный шизофренический бред. Правда, очень складно подтасованный под события.
Полковник Аверьянов достал папиросу и очень долго разминал ее в пальцах.
— Что же думают эксперты о причинах аварии на элеваторе? — спросил он.
— Нашли небольшую усадку фундамента. Очевидно, бетон дал трещину, а потом башня и обвалилась.
— А крушение?
— Обломки цемента разлетелись далеко в стороны, один мог угодить под колесо электровоза. Мы также звонили и в аэропорт. Пилот рассказал, что при подходе к городскому аэродрому самолет неожиданно попал в воздушную яму. Машину удалось выровнять в трехстах метрах от земли.
— Да, на самом деле складно, — не спеша и как будто недовольно заключил полковник Аверьянов.
На взгляд майора Кубасова, все тоже было складно и логично, и он не понимал, чем, как ему казалось, недоволен полковник Аверьянов. Но майор Кубасов был кадровый военный, четко держался субординации в отношениях о начальством, поэтому он ничего не спросил.
А полковник Аверьянов больше ничего не прибавил.
Майор Кубасов забрал папку и ушел. Полковник Аверьянов бросил в пепельницу лопнувшую папироску и вынул другую. Постучал ею по коробке…
Конечно, все это чепуха. Академик Семиплатов еще мог крутить пластмассовый шарик. Но электровоз — это не мячик от пинг-понга… Четырнадцать убитых, двадцать восемь раненых! Усадка фундамента…
Полковник похлопал себя по карманам и достал спичечный коробок. Вытянул спичку… и не зажег ее. Повертел, как будто видел впервые. Потом отодвинул коробку с папиросами, положил спичку на стекло. Удобно оперся локтями на стол.
Пристально уставился на спичку.
Скрипнула дверь. Он обернулся. В дверях стояла уборщица с ведром и шваброй.
— Извините, — сказала она.
— Ничего! — он встал, смутившись, подобрал спичку. — Ничего, убирайте. Я уже ухожу. — Он отослал машину и отправился домой пешком.
Моросил мелкий дождик. На улицах было сыро и неуютно. Полковник Аверьянов шлепал по лужам и думал. Кажется, никогда в жизни он так много не думал о разном там магнетизме, о телепатии, парапсихологии, и о необъяснимо сложной и по сей день загадочной работе человеческого мозга, и о том, что мышление человека так же бесконечно для познания, как и Вселенная.
Какой-то прохожий в новых калошах, с зонтиком и портфелем под мышкой так же неторопливо брел впереди. Полковник Аверьянов рассеянно поглядывал на поблескивающие задники его калош. Длинная цепочка размышлений привела его наконец к «Олесе» Куприна.
Озорная мысль пришла в голову.
Он сдвинул на затылок фуражку и уставился в спину прохожему.
И тут прохожий неожиданно запнулся. Или ступил в ямку на асфальте, или просто поскользнулся; он потерял равновесие, отчаянно взмахнул зонтиком, выронил портфель и, вероятно, упал бы, но полковник вовремя подхватил его под локоть.
— Извините! — пробормотал полковник Аверьянов, как будто на самом деле был виноват. — Пожалуйста, извините.
Он поднял портфель, протянул его прохожему. Тот буркнул что-то и зашлепал дальше по лужам. Озадаченный полковник Аверьянов проводил его глазами. Поправил фуражку.
— Чепуха! — сказал он сердито. — Чушь какая-то. Существует же на свете закон сохранения вещества, нельзя получить что-то из ничего.
Он свернул на свою улицу. Сделал несколько шагов, Оглянулся на прохожего.
— Конечно, чепуха. Не может этого быть! И кто-то ироничный, притаившийся в глубине сознания, прошелестел насмешливо:
«Потому что этого не может быть никогда…»
Машка
Я читал студентам лекцию по проблемам конструирования думающих машин и неожиданно потерял сознание.
Врачам скорой помощи я доставил немало хлопот. Сознание вернулось только на следующий день — зыбкое сумеречное ощущение внешнего мира. Прошло порядочно времени, прежде чем я начал нормально соображать и вспомнил, что со мной произошло.
— Инсульт, — сказал профессор, — инсульт, молодой человек. Кровоизлияние в мозг. Будем считать, что вам здорово повезло. Могло окончиться гораздо хуже. Не пугаю, предупреждаю на будущее… Конечно, есть явления раннего склероза, но главная причина — перенапряжение нервной системы. Неаккуратно думаете. Да, да, молодой человек, неаккуратно! Перегружаетесь… Перегружать можно руки, ноги, словом — мышечную систему. А нервную — нужно упрашивать. Да, да! Вежливо упрашивать и прислушиваться, когда она отвечает: нет! А мы не слушаем… Голова, небось побаливала по утрам?
Профессору было, вероятно, за шестьдесят; но и мне было уже за тридцать, молодым человеком я себя никак не считал, и слова профессора показались мне обидными.
— Не помню, сказал я и отвернулся к стене.
Согласен, мое поведение можно назвать хамским, что там ни говори, а врачебное искусство профессора спасло мне жизнь. Но всем известно, что благодарность — крайне нестойкое качество человеческой натуры… разумеется, я говорю это не для оправдания.
Профессор был прав: уставал я в институте порядочно. Лекции стоили мне значительно большего труда, чем я вначале предполагал. И не только потому, что материал по основам машинной логики был нов и не было проверенной методики его преподавания. Это бы еще ничего.
Главная трудность появилась в другом.
Единственным учебным пособием для студентов по моей дисциплине оказалась книга Аркадия Ненашева — бывшего доцента Института Проблемной Физики. Я говорю; бывшего, потому что он уже там не работал, а перевелся в Институт нейрофизики. Мне рассказывали, что Ненашев вел весьма интересное исследование биотоков мозга. Ничего удивительного в том я не находил, хотя Ненашев был кибернетик — мозг тоже можно рассматривать как счетно-анализирующую машину, созданную с высокой степенью совершенства.
Мы с Ненашевым вместе закончили институт. Только я по окончании поехал в Камбоджу, на практическую работу, даже не совсем по специальности. Ненашев остался в аспирантуре. Когда я вернулся, он уже успел написать упомянутый учебник и защитить по нему диссертацию. Кибернетик он был способный, и учебник у него получился весьма солидный, доводы выглядели убедительно… если стать на позицию автора.
Декан института рекомендовал мне в лекциях придерживаться материала и тезисов данного учебника.
Вот с этим-то я согласиться не мог.
Чтобы быть верно понятым, мне придется рассказать о Ненашеве подробнее.
Друзьями мы не были: у Ненашева, насколько я знаю, вообще не имелось друзей, он был слишком рационален и расчетлив для этого. Волею случая я оказался его соседом в комнате институтского общежития. Поговорить он любил, слушать его было интересно. Вот только его принципы, вернее, полная беспринципность в науке часто меня возмущала, и тогда мы свирепо и запальчиво спорили,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});