– Значит, те кнехты, что охраняли тебя и твой обоз, были людьми Казимира и тевтонскими при хвостнями?
– Нет. Отряд Казимира перебили дружинники моего опекуна Владислава Клеменса. Видя, что меня увозят силой, воевода напал на куявцев. Жаль, несколько человек сбежали и увезли с собой в Куявию и орденские земли весть о случившемся. Наверное, люди Казимира и посланники Конрада Тюрингского уже ищут меня по всей Польше.
– А опекун твой, воевода Клеменс, что же?
– Первейший долг городского воеводы – защищать город, а к Кракову подступали татары. Опекун не смог отбыть вместе со мной сам, но под охраной своих дружинников и вооруженных кнехтов отправил меня прочь из Малопольских областей. Через земли Силезии я должна была добраться до Великопольского княжества. Там для решающей битвы с татарами собирает войско брат Владислава Клеменса Сулислав. Я не знакома с ним, однако только у него могу сейчас искать защиты и покровительства. Увы, уйти от татар, как тебе известно, моему отряду не удалось. Должно быть, у коней этого поганого племени выросли крылья. От язычников не спасают расстояния. Как, впрочем, и крепостные стены. Знаешь, сколько городов уже пало под их натиском?
Бурцев не знал.
– Люблин, Завихвост, Сандомир, – скорбным голосом перечисляла Аделаида. – Под Турском полегло малопольское ополчение. Тогда Владислав вывел свою дружину к Хмельнику, чтобы там дать бой язычникам и не допустить татар к Кракову. Сопровождавшие меня дружинники тоже рвались под знамена свогo господина. Уповая на милость Божию, я не стала их удерживать. Для защиты от разбойников достаточно кхнетов, а отбиться от татар наш маленький отряд все равно не смог бы. Ну, а потом…
В глазах Аделаиды снова блеснули слезы.
– Думаю, воевода не очень‑то верил в победу, иначе оставил бы меня в городе. Но не оставил ведь… Наоборот, все торопил – поезжай, мол, скорее из Кракова, пока на дорогах тихо.
Она с трудом сглотнула, прежде чем продолжить:
– По пути к нам прибились беженцы. Я не могла отказать им в защите, хоть и возненавидела этих не счастных за дурные вести, что они везли с собой.
Тяжелый – от самого сердца вздох…
– А вести такие, Вацлав. Дружина моего опекуна разгромлена, а сам он… сам…
Слово «убит» так и не было произнесено. Несколько секунд тягостного молчания дали Бурцеву возможность осмыслить услышанное. Княжна, эта взбалмошная и беззащитная семнадцатилетняя девочка, осталась совершенно одна. Отец погиб, заботливый опекун тоже. Малолетний братец находится под чужим влиянием и к тому же ушел с головой в религию. Сестра живет в иноземном государстве. Мать терпеть не может собственную дочь. Дядя – марионеточный князек тевтонов – замыслил ненавистный брак. Двоюродный брат мечтает затащить юную кузину в постель. А на неведомого Сулислава, которого краковская княжна и в глаза‑то не видела, надежда слабая. Да и добраться до него – не горсть изюма съесть.
– Беженцы шли отовсюду, – тихо заговорила Аделаида. – Обезумев от страха, они рассказывали нехорошее. От них я узнала, что под Торчком язьчники разбили сандомерское войско воеводы Пакослова и кастелянина Якуба Ратиборовича, которые шли на помощь Владиславу Клеменсу. Потерпели поражние и малые дружины князей Владислава Опольского и Болеслава Сандомерского. Татары взяли Поланец Вишлец. И Краков тоже… Хотели захватить город на скоком, но вовремя протрубил тревогу дозорный тpубач. Язычники сбили его стрелой – прямо в горл попали, однако краковцы успели закрыть ворота, только это все равно не спасло город. Заколдованные татарские пороки, снаряженные магическим огнем способны проломить и сжечь любую стену.
Княжна тихонько всхлипнула.
– Мы шли от Вислы к Одре… Но быстро передвигаться с обозом беженцев невозможно. А бросить этих несчастных – не по‑христиански. Ты меня понимаешь?
– У тебя доброе сердце, Аделаида, – он еще раз провел ладонью по ее волосам.
– Эх, Вацлав, – с какой‑то даже детской обидой произнесла вдруг полячка из‑под его руки. – Какая жалость что ты не рыцарь. Будь ты благородным паном по рождению…
Он удивленно посмотрел в ее влажные глаза.
– Я бы обвенчалась с тобой в первой же попавшейся церквушке. Хотя бы ради того, чтобы досадить дяде, брату и тевтонскому магистру.
Бурцев отвел взгляд, пряча невеселую улыбку. Похоже, его личное мнение по поводу перспективы бракосочетания девушку не интересовало.
И все же в эту минуту он тоже искренне пожалел об отсутствии знатного происхождения, громкого титула и длинной родословной. А что, обзавестись рыцарским званием было бы совсем не лишним. Дело тут, разумеется, не в Аделаиде. Или… Или именно в ней дело? А, пан Вацлав?
– Русич, у тебя не осталось чего‑нибудь поесть? – Неожиданно менять тему разговора княжна умела как никто другой.
Снова перед ним сидела беспомощная, нахохлившаяся, как воробушек, девочка‑подросток с голодными глазами.
Бурцев покачал головой. Денек выдался без завтрака, обеда и ужина. И спать им, похоже, придется на голодный желудок.
– А где мы будем ночевать? – Полячка растерянно огляделась. – Здесь нет даже моей повозки, а я помираю от усталости.
Бурцев кивнул на шкуры‑попоны, пропахшие конским потом:
– Насуем под них веток… Не пуховая, конечно, перина, но все удобнее, чем на голой‑то земле. Поможешь?
Глава 22
Она честно пыталась помогать, но, исколов нежные пальчики о хвою, расплакалась и уселась на прежнее место. Так и сидела, пока Бурцев охапку за охапкой таскал наломанные ветки, хворост и еловые лапы. Только под конец работы Аделаида внесла‑таки свою скромную лепту в общее дело: отошла к ближайшим деревьям и с сосредоточенным лицом положила на собранную Бурцевым кучу несколько прутиков. И то прогресс!
– Молодчина, княжна! – похвалил он.
Немудреная постель готова. Внизу – хрустящая подстилка, выпиравшая под шкурой‑попоной некомфортными буграми. Сверху наброшена еще одна шкура – одеяло.
– Располагайтесь, ваше высочество, – широким жестом пригласил Бурцев.
– А твой ремень?! – напомнила она.
Ах да, конечно! Разговор по душам и упоминание о гипотетической свадьбе назло врагу вовсе не означает, что Аделаида согласна спать с мужчиной, без хотя бы символической границы. Тем более что «Какая жалость, Вацлав, что ты не рыцарь…»
– Глупо, Аделаида. Все равно придется по очереди дежурить всю ночь, так зачем же тогда…
– Ремень! – требовательно протянула руку, девушка.
Со вздохом Бурцев расстегнул пряжку и отдал ремень. Она растянула его во всю длину и быстрень поделила пространство на шкуре. Причем себе, к отметил Бурцев, худенькая тростиночка‑княжна отхватила большую половину.
Приминая хрустящую подстилку, девушка влез на ложе, перетянула на себя почти все одеяло и укуталась в шкуру с головой. Эх, вот бы и ему сейчас так.
– Ладно, подежурю первым, княжна, – проворчал Бурцев. – Но учти, потом разбужу тебя.
Ответом было лишь уютное посапывание. И снова он терпел песок в глазах и свинцовую тяжесть в веках, пока звезды не начали тускнеть, а на черном небе не появились первые проблески рассвета. Cил бороться со сном не стало. Если он сейчас же не ляжет, то уснет сидя. Или даже стоя. Не забудется в чуткой дреме, как там, у повозки княжны, а отключится по настоящему – провалившись на несколько мертвь часов в бездонный чернильный колодец. Прошлая бессонная ночь и тяжелый день давали о себе знать.
Однако спать обоим теперь, когда выяснилось, что по лесу шныряют не только всадники в масках, но местные «зеленые братья» во главе с усатым рыцрем, – безрассудство. «Что ж, княжна, вот и наступило твое время заступать на пост, – подумал он. Ивини, но я не двужильный».
Тормошить Аделаиду пришлось долго. Девушка поднялась медленно, словно сомнамбула. Выслушал Бурцева, не открывая глаз, кивнула, давая понять что полностью согласна с его доводами.
– Зенки‑то все же раскрой, княжна, а то опять со сморит.
Тяжкий стон… Полячка послушно подняла длинные пышные ресницы, часто заморгала.
– Так‑то лучше! Ты ведь понимаешь, что спать тебе сейчас никак нельзя?
Кивок.
– На тебя можно положиться?
Еще кивок.
А потом сила тяжести возросла неимоверно. Бурцев рухнул в трескучую упругую массу. И сгинул, растворился, растекся в ней грудой расслабленных, трепещущих от предвкушения долгожданного отдыха мышц. Только и успел, что пробормотать:
– Разбудишь меня, когда в лесу… светло… отправимся… доро… у…
Последнего кивка, если тот и был, он уже не видел. В полуосознанном усилии укрылся куском шкуры. Запах конского пота и хвои был острым и пряным. А пришедший вместе с ним сон – мягким, всепоглощающим.
… Проснулся Бурцев от холода и дробного костяного звука, выбиваемого его собственными зубами. Одеяло куда‑то подевалось. Зябкое утро обступало со всех сторон. Бр‑р‑р, весьма зябкое. И достаточно уже светлое, чтобы давным‑давно тронуться в путь. Почему же Аделаида его не разбудила?
