Волк был силен и опытен. Он одним щелчком пасти разорвал шею гончему черному псу, и тот, хрипя, покатился по траве. Клочьями летела шерсть от собак — серый оборонялся жестоко и зло. Но гончие не отступали.
— Бейте, ясновельможный, бейте! — кричал Гонсевский.
Гетман дернул поводья. Конь поднялся на дыбы и, дрожа, пошел на волка. А тот, обессиленный, метнулся в сторону. Но свинчатка ударила его по голове. Зверь перевернулся, вскочил на ноги и завыл, задрав окровавленную пасть.
Еще удар и еще… Волк завертелся на месте и, наконец, упал, раздираемый гончими.
— Лежит… схизматик Хмель!.. — воскликнул Жабицкий.
Шутка понравилась гетману, и он весело рассмеялся.
Охота развеяла грустные мысли Януша Радзивилла. Он возвращался в замок в добром расположении духа. Отпуская Гонсевского и капрала, предупредил, подняв руку в черной перчатке:
— Завтра утром пойдем на сохатого с мушкетами…
Четыре дня таскался Януш Радзивилл по глухим окрестным лесам. Меткой пулей гетман положил красавца сохатого, которого удачно направили на выстрел загонщики. Посадили на рогатину медведицу, разорили волчье логово и забрали пятерых волчат. В конце недели гетман получил письмо из Варшавы. Старый друг граф Сапежка испортил вконец доброе настроение, стало известно о заговоре черни и готовящейся смуте. Есть вести, что работные люди в Варшаве завели связи с черкасами. Некоторых зачинщиков схватили и посадили на колы. Остальное Сапежке неизвестно и если будут новости, обещал сообщить их сразу же.
Гетман дал наказ Гонсевскому ехать в Слуцк, а капралу Жабицкому выделил двадцать пять рейтар и приказал скакать в отряд пана Валовича, который находится у Горваля. Хлопа и бунтаря Гаркушу надлежало разгромить наголову, а его самого поймать и на цепи привести в Несвиж.
На рассвете Жабицкий и рейтары покинули замок. Шли на рысях. Всю дорогу капралу Жабицкому думалось, как порубят отряд Гаркуши, как будет черкас стоять на коленях и просить пощады. Потом пан Валович поручит ему отвести схизмата в Несвиж. В пана Валовича Жабицкий верит. Он хитер, отважен и расчетлив.
К концу дня конники увидели дым, поднимающийся из-за леса. Придержали копей.
— Гресск, — определил проводник.
Жабицкий насупился. Если черкасы обложили и подожгли Гресск, следовательно, шляхом не пройти.
— Обминуть Гресск надобно. Нечего нам делать там.
Проводник зачесал затылок. Близких дорог не было. И все же сгорбленный, седой, как лунь, старик подсказал старый, забытый шлях. Что касается черкасов и почему горит Гресск, он ничего не знает.
Поехали старым шляхом. Всю дорогу неспокойно было на душе у Жабицкого. В каждом лесу ждал засаду. Черкасы не внушали страха, но и внезапное появление их было неприятным и нежелательным. На второй день подошли к Горвалю. В двадцати верстах от села, на лесной поляне у дороги, увидели мальчугана. Подобрались незаметно и схватили хлопца. Из берестяного лукошка высыпались на траву грибы.
— Где живешь? — строго спросил капрал.
— В деревне, — мальчуган показал рукой.
— Черкасы стоят в хатах?
Мальчуган дернул плечом.
— Ночевал люд.
Жабицкий со злостью схватил хлопца за руку, тот сморщился, но не заплакал.
— С саблями? — допытывался капрал.
Мальчуган показал на саблю Жабицкого.
— Черкасы, — заключил капрал. — Много их?
Тот снова пожал плечами. Жабицкий размахнулся и дал оплеуху хлопцу. Он свалился с ног. Рейтары связали мальчугана, чтоб не сбежал и не дал знать в деревне. Жабицкий послал рейтара, дабы разведал все как есть. Разведчик вскоре вернулся и подтвердил, что в деревне действительно остановились казаки, которых не более пятнадцати человек конных. Жабицкий удовлетворенно потер руки и приказал обнажить сабли.
Деревня небольшая — десяток хат. Избы маленькие, курные. В деревню ворвались с двух сторон. Черкасы не ждали, поздно спохватились, и на коней, что скубли траву за хатами, вскочили немногие. Но сабли из ножен успели выхватить. Жабицкий пустил коня по деревне и с ходу срубил двоих. Третий черкас подставил саблю. Заскрежетала сталь, зазвенела. Но боя черкас не принял. Конь его перемахнул через канаву и понес черкаса в лес. Догонять Жабицкий не стал.
Возле одной из хат завязалась сеча. С отрубленной рукой свалился рейтар с коня. Но и черкас полетел на землю — конец сабли располосовал плечо.
Внезапный удар рейтар сделал свое дело. Те, которые остались живы, покинули деревню и десяток порубленных черкасов. Жабицкий подошел к раненому. Он лежал на траве у хаты, и его малиновый короткий кунтуш был мокрым от крови.
— Отвечай! — Жабицкий снял шлем и вытер ладонью вспотевший лоб. — Чей загон?
— Сам не видишь, что казацкий?!. — превозмогая боль, гордо ответил черкас.
— Вижу. — Жабицкий посмотрел на лохманогого казацкого коня, что стоял поодаль, опустив голову. На коне было расшитое седло с высокой лукой и длинный, отделанный серебряной ниткой повод. — Кто атаман?
— Гаркуша… Дай воды…
— О, свента Мария!
Из хаты принесли коновку. Казак приподнял голову, осушил ее до дна, легко вздохнул.
Жабицкий был в недоумении. В деревне оказалось не более двадцати черкасов. Где загон в сотни сабель, о котором так много говорили в Несвиже? Это следовало немедля выяснить у раненого казака.
— Отвечай…
Черкас устало повернул голову, посмотрел на Жабицкого и смочил языком губы.
— Пошел ты к чертовой матери! Больше ничего не скажу…
Жабицкий выхватил саблю и срубил черкасу голову.
И все же задумался капрал: уж не совсем обычный черкас — добротные сапоги, шаровары из тонкой габы, сабля, скорее татарская, чем казацкая. На чердаке хаты рейтары нашли двух перепуганных хлопов. Привели их к Жабицкому.
— Кто такой? — капрал ткнул носком сапога тело черкаса.
— Неведомо нам, пане… — пролепетал мужик. — Черкасы батькой звали, атаманом…
— Атаманом?.. — Жабицкий прикусил губу. Неужто сам Гаркуша? Так это скорее всего. Не хотел называть своего имени и подох гордо. Жабицкий корил себя за поспешность. Что поделаешь, если горячий нрав: не сдержал гнева и ненависти. А надо было перевязать собаку и — в Несвиж. Выскочила из рук удача. Капрал заскрипел зубами и пошел прочь.
Когда отряд прискакал в Горваль — день клонился к концу. Местечко маленькое, да значимое: на перекрестке дорог, на большой реке. На протяжении многих лет оно было предметом распрей и споров. Несколько раз Горваль брали стрельцы Ивана Грозного, но окончательно укрепиться в нем не могли. И земли эти отходили снова к Речи Посполитой. Совсем недавно Горваль славился тем, что тамошние мужики били медведей и коптили мясо. Делали они это с большим умением. Медвежатина получалась мягкая, ароматная, и на местных ярмарках ее продавали фунтами. Потом стали возить мясо в Киев и Москву. А как проведали о горвальской медвежатине немецкие купцы и покоштовали[10] ее — не стало от них отбоя. За десять лет извели медведей по всей округе, а паны наложили большие налоги за зверя и жестоко наказывали, кто бил без дозвола.
Отряд Жабицкого остановился возле дома дьякона. Капрал устало переступил порог. Дьякон встретил радушно и сразу же попросил к столу. Трапезничать Жабицкий не стал, ибо поставил дьякон на стол остывший кулеш и толченый лук с квасом. Такую снедь капрал считал холопской и с брезгливостью посматривал на стол. Жабицкий похвалился, что имеет поручение самого польного гетмана Януша Радзивилла. Дьякон качал головой, вздыхал, но лучшей снеди на стол не поставил. Что касается черкасов, рассказывал все, что было ему известно.
— Подходили близко, а сам не видал, ибо в Горвале оные не показывались. — Дьякон затряс хилой головенкой. — Верст двадцать отселе попалили маенток и пропали. О, иезус, когда будут покараны злодей?!
— Один схизмат вчера душу отдал. Гаркуша.
— Гарку-уша-а? — глаза дьякона округлились. — Он-то люгавил здесь.
— Господь вынес ему вырок[11]… Теперь ищу войско пана Валовича.
