не только самой простой родительской заботы, но и самой простой поддержки учителей. Вероятно, свою лепту внесла и та система, которую представляю я. Если во время своего последнего преступления Реджи был психически болен, почему этого не заметили ни полицейские, которые его арестовывали, ни солиситоры, которые обсуждали с ним дело, ни барристеры и судья, которые его судили? Куда смотрела тюремная охрана (включая судебного психиатра, спешу добавить), пока он был в заключении, ожидая суда? Его можно было вытащить из зыбучих песков параноидного бреда гораздо раньше. Сплошные упущенные возможности.
Кроме того, было огорчительно понимать, с какой легкостью Реджи утек сквозь пальцы системы охраны психического здоровья после того, как его в прошлый раз выпустили из тюрьмы. Не принимал лекарства, даже не прикрепился к поликлинике – все это явно не пошло ему на пользу. Но ведь едва ли такое поведение уникально, а я много раз видел, как других больных, которым трудно соблюдать схему лечения, общество поддерживает куда настойчивее. Других больных – больше похожих на средний класс, более близких по духу и не таких черных. Интересно, отмахнулись бы с той же пассивностью от Ясмин – хрупкой, тихой, вежливой, безупречной, беззащитной девушки в окружении любящей крепкой семьи, – если бы она расхотела лечиться?
По моему мнению, делить на злодеев и безумцев необходимо, но делать это можно лишь с клинической, а не с этической точки зрения. Мы как судебные психиатры оцениваем риск у наших пациентов, чтобы решить, когда их можно выписывать и возвращать в общество и как после этого сдерживать заключенную в них угрозу. Для этого нам нужно анализировать факторы, которые могут привести к рецидиву насилия и психической болезни. А еще нам следует разумно распределять свои ограниченные ресурсы. Скажу прямо: если мой пациент явно безумен, как Ясмин, мне остается лишь убрать безумие из уравнения. Главный упор следует делать на то, чтобы Ясмин после выписки продолжала аккуратно принимать лекарства. Это относительно несложно. При всей невероятной трагичности ее преступления вероятность, что оно повторится, крайне низка, а если это и произойдет, то для этого, скорее всего, потребуются похожие обстоятельства. Кроме того, затем – уже в больнице – она показала, что готова слушаться врачей и идти навстречу. Все это сулило хороший прогноз.
Что же касается Реджи, в его случае минимизировать риск было гораздо сложнее. После того как мы убрали из уравнения безумие, вывести пятно злодейства (антисоциальное личностное расстройство, антиавторитарную позицию, общее нежелание сотрудничать) оказалось непросто. Можно ли вылечить зло? Это сложный многосторонний вопрос, который вносит раскол между судебными психиатрами точно так же, как и во всем остальном обществе. Мы могли бы вместе рухнуть в эту черную дыру, подчас философическую, но я лучше уберегу нас обоих от головной боли, дав краткий ответ: иногда – да. Но только когда у пациента есть внутренняя мотивация. Как гласит старинная пословица, мы, судебные психиатры, можем подвести лошадь к воде, но не в силах изменить ее личность. И даже если такое преображение происходит – до отчаяния редко, – по моему опыту, все следует по замкнутому кругу: тюрьма – больница – наручники – полиция – рыдающие родственники – скамья подсудимых. Только тогда до пациента наконец доходит. Все их антисоциальные ровесники уже давно построили карьеру и завели семью, а они остались на вечеринке последними и только теперь сообразили, что пора в постельку.
Юному наивному доктору, которым был я когда-то, потребовалось несколько лет смотреть, как самые многообещающие больные, твердо вставшие на путь к выздоровлению, рано или поздно начинают чувствовать себя хуже, снова нарушают закон и снова перемалываются системой, и лишь затем я пришел к довольно-таки мрачному заключению: навязанные моральные ограничения и ценности едва ли изменят отношение пациента к жизни, если не произойдет личного внутреннего озарения.
Реджи не собирался ничего менять и даже не притворялся, что собирается. Это означало, что даже если после выписки он сможет держать психическое состояние под контролем, существует множество других факторов риска, которые подтолкнут его к новым правонарушениям: склад личности, убеждения, образ жизни, занятия, круг знакомых, пристрастие к легким наркотикам и скудный выбор альтернативных профессий – и это лишь начало списка. Вероятность рецидива у Реджи была гораздо выше, чем у Ясмин, и он потребовал бы значительно больше внимания и ресурсов, даже если бы его последнее правонарушение (нападение на незнакомца в автобусе) было значительно менее тяжелым. Вполне можно было предсказать, что он способен на самые разные виды насилия и прочих преступлений. В его случае мы знали, что не можем управлять всеми факторами риска, но по крайней мере мы осознавали границы своих возможностей. Самой надежной страховкой служил пристальный надзор Межведомственной организации общественной защиты (это коммуникационная сеть, состоящая из сотрудников полиции, системы надзора, системы исполнения наказаний и других учреждений, цель которой – контролировать совершивших насильственные и сексуальные преступления).
Кстати, по сравнению с другими врачами в моей области есть и еще одна аномалия – почти полное отсутствие благодарных клиентов: их у меня примерно столько же, сколько у футбольных судей, налоговиков и инспекторов дорожного движения. Мы работаем с людьми, у которых есть история насилия, мы вмешиваемся (а они считают, что встреваем), когда дела у них совсем плохи, засаживаем их под замок на существенный срок и заставляем принимать лекарства, которые они не хотят принимать, от симптомов, которых они не замечают. Кроме того, мы высокомерно отчитываем взрослых мужчин вроде Реджи, у которого и так были трудности с подчинением властным фигурам, за нарушение правил отделения, которые сами же и установили. Я могу пересчитать по пальцам одной руки (и еще два останется), сколько рождественских открыток получил от больных за все эти годы. Мне придется довольствоваться тем, что я в меру своих слабых сил спасаю общество (от опасности), некоторых больных (от тюрьмы) и некоторые деревья (от переработки на открытки). Понятно, что Реджи не питал к нашим службам особой любви. Единственным легким намеком на душевную теплоту (или по крайней мере на снижение враждебности) ко мне стал один наш с ним разговор в отделении об олдскульном британском хип-хоповом мотивчике, который Реджи врубил у себя в палате на полную мощность, а я знал и любил (Riddim Killa Родни Пи). Но в тот день, когда Реджи предстояло покинуть отделение, на последнюю общую встречу перед выпиской пришла его сестра. И в конце она подчеркнуто поблагодарила всех сотрудников, принимавших участие в лечении Реджи. Она сказала, что это был первый раз, когда хоть кто-то пытался помочь ему. Эти слова тронули меня неожиданно сильно. Не столько потому, что мы так редко слышим «спасибо» за
