поставили венгров на постой. А кстати, поставили или сами с охотой пустили?
Когда все было готово и пять трупов опустили в глубокую могилу, Валеев сказал:
— Товарищи красноармейцы! Бойцы! Идет война пожалуй, самая тяжелая из всех… Мы сегодня хороним наших товарищей. Это красноармейцы — Юсупов из Узбекистана, Алексеев из Вологды, Краснов из Москвы, Заботин из Курска и Тронько… Тронько из этих мест, добровольно вступивший в Красную Армию… Ему стукнуло только семнадцать лет… Все — комсомольцы. Поклянемся же над их могилой, что мы отстоим нашу Родину. За победу!
Прозвучал салют.
И в путь.
У Хотина — старая граница.
За ней — в каждом селе, в каждом городке — толпы людей.
Красные флаги на всех домах.
Женщины плакали. Совали вареники, черешню, яблоки.
— На кого же вы нас покидаете?
— Родимые!
— Как же мы?
И так всюду, всюду, всюду…
А природа вокруг, словно нарочно, сверкала яркими красками и свежей зеленью, голубым небом и горячим солнцем. Так и хотелось свалиться на землю, растянуться, закинуть голову, смотреть в бездонное чистое небо и забыть обо всем — о войне, об отступлении, о рядом крадущейся смерти…
И снова вспомнилась Академия. Университетская набережная. Ленинград. Рядом в саду памятник «Румянцева победа». С каким благоговением он входил в Академию! «Построено в 1766–1788 гг. Архитекторы А. Ф. Кокорин и В. Деламот». Рафаэлевский и Тициановский залы. Яркие краски росписей. Битвы и страсти. Когда-то так изобразят и эту войну. Какие же нужны краски для нее! Какие таланты!
И там в академической тишине ученые работы Репина и Кипренского.
XV
И вдруг — неожиданность.
Ему и Косте Петрову присваивают звание «старший сержант».
Они стали командирами орудий.
Алеша не очень понимал: зачем?
Если война скоро кончится, а она должна окончиться скоро нашей победой, то разве Костя останется в Красной Армии? Он же — историк, типично мирный человек и не собирается всю жизнь посвятить службе в армии. Отслужили, победили, но ведь у каждого свои дела — там, за пределами армии.
— Ты что, собираешься всю жизнь быть красноармейцем? — как-то спросил Алеша Костю.
— А почему бы и нет?!
— Давай, давай, — не нашелся что ответить Алеша.
Слухи слухами, но они оправдались.
После Хотина, который прошли относительно спокойно (три-четыре перестрелки), и Каменец-Подольска, который обошли где-то слева, командир расчета лейтенант Дудин объявил о присвоении званий.
— Старший сержант Горсков!
— Старший сержант Петров!
Шла, как говорили командиры, маневренная война. И Дудин так говорил.
Марши по тридцать — сорок километров в сутки. Марши с остановками и боями. То — авиация немцев, то — артобстрел, то — парашютисты немецкие, в нашей форме, в своей… И штатские, свои вроде бы, — разные… Теперь они поняли, что такое новая и старая граница. Там люди — Ивась и активисты. Но там и брат Ивася — Грицько… Хорошо, что они вышли оттуда, хотя и потеряли многих!
Здесь украинские женщины плакали.
Алеше говорили:
— Худой-то какой, тощий, высокий…
Плакали потому, что верили в Советскую власть, и вот она уходила.
Обстановка была беспокойная.
Все по дорогам двигалось. Беженцы и солдаты. Наступающие на запад части и отступающие на восток. Очень много раненых на подводах.
Только потом он поймет, что и в этой страшной сумятице первых дней войны все было разумно: выводили красноармейские части из боев, чтобы сохранить их, чтобы воевать дальше.
Они выходили из бесконечных немецких мешков трудно, с изнуряющими боями, но, несмотря на огромные потери и нечеловеческую измотанность, все сумели оставаться действующими.
В каком-то селе его, Алешу, послали в разведку.
Зеленое поле. Небольшая балка с леском. Склон покатый, песчаный, узкой полоской тянется к крайним хатам.
Горсков осторожно облазил лесок. Никого.
В небе промчались три «мессера», дав наугад по одной очереди.
Он добрался до маленькой высотки, что была рядом с их расположением. За ним остались огневые позиции. Где противник — впереди, сбоку, а может, и позади огневых позиций, — говорить глупо. Стреляли отовсюду.
Карабин заряжен. Плюс еще — патроны в подсумке. Саперная лопатка — окопался на высотке, на сопке, как ее назвать? Окопался хорошо.
Внутренне был сосредоточен.
Мычал мотив песни:
Эх, комроты,
Даешь пулеметы!
Даешь батареи,
Чтоб было веселее!
Странная, довоенная песня, и слова ее он, конечно, помнил совсем неточно, но бубнил почти без слов…
И, уже сделав маленький окопчик себе и скрывшись в нем, он вспомнил другую:
Белоруссия родная,
Украина золотая,
Ваше счастье…
И тут случилось нечто ужасное.
Он, видимо, задремал, да что там — «видимо», просто уснул!
Его разбудил в окопчике старшина, новый после Хохлачева, старшина Дей-Неженко…
Он забрал у Алеши карабин, снял подсумок и сказал:
— Пошли!
Алеша, обезоруженный, шел за старшиной и молчал, не зная, что ему сказать. Уж очень несимпатичен был ему этот старшина батареи Дей-Неженко!..
Не стреляли.
Слава богу, как говорится. Значит, ничего страшного не случилось.
Дей-Неженко бросил по пути.
— Вам еще звания новые дают… Хороши такие старшие сержанты!
Он, Алеша, чувствовал свою вину и молчал.
Дей-Неженко привел Алешу в часть, что-то говорил и суетился, как показалось ему, и наконец привел Алешу в окоп, где находились лейтенант Дудин, помкомроты Валеев и Сухов.
Алеша совсем скис.
«Расстрел или штрафбат?» — подумал.
— Отдай ему карабин! — сказал лейтенант Дудин. — И подсумок с патронами. Хвалим тебя за службу, но иди! И ты, Горсков, тоже свободен.
Потом опять начались бои — тяжелые, трудные, с отступлениями.
Дудин кричал:
— Ни шагу назад!
Оказывается, лейтенант Дудин мог быть и таким.
Впереди шла пехота. Она, отступая с боями, несла самые большие потери. Они — за пехотой. Потому и вступали в бой. Маневренная война! А немцы и их союзники — венгры, румыны, а потом, как узнали, и хорваты, и итальянцы, и австрийцы, и испанцы — оказывались рядом.
Они отходили через болота, через сопки и крутые склоны.
Алеша еще с детства, как помнил себя, никогда не мог съехать с крутой горы на санках или на лыжах, а тут пришлось выдавать такие виражи! Хорошо, что лошади были умницы!
Тащили на себе и с собой, спускаясь осторожно! Пушки 76-миллиметровые — тащили.
Теперь, как выяснилось, никакой 96-й горнострелковой дивизии уже не было. Только 141-й артиллерийский полк, в который вошли все, кто остался из дивизии, и командиром полка стал Иваницкий.
В небе висели немецкие «костыли». Кружили немецкие «кукурузники» с желтыми крыльями. Появлялись «юнкерсы».
И опять — болота, гать.
Высотки
