И вот этот нелегал приезжает по заданию своей партии к молодой девушке-эсерке, в комнате у которой висят «пришпиленные булавками Бакунин, Лавров, террористы и Надсон». Они говорят о революции, и оказывается, что никакой революционной организации в городе нет, все ее члены давно арестованы и письма в центр писала эта девушка, подписываясь словом «комитет».
«На другой день вечером Геник сел писать подробнейшую реляцию в „центр“. Между прочим, там было написано следующее: „Комитет ходит в юбке. Ему девятнадцать лет, у него русые волосы и голубые глаза. Очень маленький комитет“».
Продолжением этого нежного рассказа стала новелла «Маленький заговор». В ней снова действует тот же Геник, к которому на сей раз приходит девушка по имени Люба, желающая совершить теракт, и, глядя на нее, Геник понимает весь ужас того, что это молодое существо погибнет. Он отправляет ее в другой город, якобы на «карантин», а на самом деле для того, чтобы она исчезла с поля зрения его соратников из комитета. А потом появляется и сам комитет, на сей раз не маленький, состоящий из трех здоровых мужиков-революционеров, которые начинают обсуждать деловые качества Любы с практицизмом и знанием дела профессиональных сутенеров: послушна, как монета, конспиративный инстинкт, девушка с характером, твердо и бесповоротно решила пожертвовать собой, «глубокая, мучительная жажда подвига, рыцарства» – словом, вполне подходящая кандидатура для того, чтобы ее разорвало бомбой вместе с какимнибудь генералом.
Геник пытается отговорить своих товарищей от того, чтобы использовать Любу в теракте.
«Я ведь думал… Я долго и сильно думал… Я пришел к тому, что – грешно… Ей-Богу. Ну хорошо, ее повесят, где же логика? Посадят другого фон-Бухеля, более осторожного человека… А ее уже не будет. Эта маленькая зеленая жизнь исчезнет, и никто не возвратит ее. Изобьют, изувечат, изломают душу, наполнят ужасом… А потом на детскую шею веревку и – фюить. А что, если в последнее мгновение она нас недобрым словом помянет?»
Характерно разное отношение членов партии к тому, что говорит Геник:
«Маслов слушал и понимал Геника, – но не соглашался; Чернецкий понимал, – но не верил; Шустер просто недоумевал, бессознательно хватаясь за отдельные слова и фразы, внутренне усмехаясь чему-то неясному и плоскому».
И вот окончательный вывод, своего рода моральный приговор, который выносит партия Генику:
«Я думал, представьте, что вы партийный человек, революционер… А вы идите себе с Богом в монахи, что ли… или в толстовскую общину… да!.. Вы говорите, ее могут повесить… Да это естественный конец каждого из нас! То, что вы здесь наговорили, – прямое оскорбление для всех погибших, оскорбление их памяти и энтузиазма… Всех этих тысяч молодых людей, умиравших с честью!»
Геник уходит от них непонятый, а Любу спешно возвращают из карантина и готовят к заданию.[67]
Маленькие девушки из обоих «маленьких» рассказов совершенно не походили на решительную Катю Бибергаль с ее потомственными революционными генами, тут была, скорее, попытка выдать желаемое за действительное, Бибергаль менее всего была игрушкой в чужих руках, и, год спустя возвращаясь к этой теме, Грин совершенно иначе напишет о своей возлюбленной. На смену кроткой, женственной девушке придет независимая, властная натура одного из самых пессимистических рассказов Грина – «Рай», где собрались вместе за обедом, зная, что он отравлен, несколько самоубийц и каждый из них рассказывает напоследок свою историю. Среди них «женщина неизвестного звания».
«Я состарилась; мне всего 23 года, но иногда кажется, что прошли столетия с тех пор, как я родилась, и что все войны, республики, эпохи и настроения умерших людей лежат на моих плечах. Я как будто видела все и устала. Раньше у меня была твердая вера в близкое наступление всеобщего счастья. Я даже жила в будущем, лучезарном и справедливом, где каждый свободен и нет страдания. У меня были героические наклонности, хотелось пожертвовать собой, провести всю жизнь в тюрьме и выйти оттуда с седыми волосами, когда жизнь изменится к лучшему. Я любила петь, пение зажигало меня. Или я представляла себе огромное море народа с бледными от радости лицами, с оружием в руках, при свете факелов, под звездным небом.
Теперь у меня другое настроение, мучительное, как зубная боль. Откуда пришло оно?.. Я не знаю… Прежде из меня наружу торчали во все стороны маленькие, острые иглы, но кто-то притупил их. Я начинаю, например, сомневаться в способности людей скоро завоевать будущее. Многие из них кажутся мне грязными и противными, я не могу любить всех, большинство притворяется, что хочет лучшего.
Как-то, два года назад, мы шли целой гурьбой с одного собрания и молчали. Удивительное было молчание! Это было ночью, весной. Какая-то торжественная служба совершалась во мне. Земной шар казался круглым, дорогим человечком, и мне страшно хотелось поцеловать его. Я не могла удержаться, потому что иначе расплакалась бы от возбуждения, сошла с тротуара и поцеловала траву…
Потом я любила. Мы разошлись ужасно глупо: он хотел обвенчаться и показался мне мещанином. Теперь он за границей».
В реальной жизни за границу уехала, а потом вернулась в Россию и пошла на каторгу она и никакого разочарования в своей деятельности не испытала. Но то, что Грин заочно записал Бибергаль в клуб самоубийц, обнаруживает его глубокую интуицию по отношению если не к самой Екатерине Александровне, то к тому типу людей, к которому она принадлежала.
«Мотив самопожертвования, сопровождавший террористические акты, привел американских историков Эми Найт и Анну Гейфман к заключению, что, возможно, многие террористы имели психические отклонения и их участие в террористической борьбе объяснялось тягой к смерти. Не решаясь покончить самоубийством, они нашли для себя такой нестандартный способ рассчитаться с жизнью, да еще громко хлопнув при этом дверью. Для тех террористов, которые были воспитаны в христианской традиции, расценивающей самоубийство как грех, подобный выход становился едва ли не единственным», – писал О. В. Будницкий.[68]
Мало-помалу Катя Бибергаль все больше стала превращаться в литературный персонаж. Маятник гриновской фантазии качался то в одну, то в другую сторону и подобно тому, как в маленьких рассказах – «Комитете» и «Заговоре» – Грин пытался свою возлюбленную обелить, в «Рае» он ее демонизирует и приписывает то, чего в ней не было, а возможно, переживалось им самим. Кульминацией движения этого маятника становится рассказ «Земля и вода», тот самый, о котором пишет Калицкая, что в нем изображены «сила и безысходность неразделенной любви». Если согласиться с мемуаристкой, что этот рассказ был навеян образом Кати Бибергаль (а Калицкой нет никаких оснований не доверять, ибо она могла знать это лишь от самого Грина), здесь мы встречаем единственный художественный портрет роковой революционерки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
