– В Берлине двенадцать синагог сожгли, в погромах. Господи, накажи их, я прошу Тебя…, – Генрих, молча, развернул зонт.
После ночи разбитого стекла, как называли погромы в Берлине, он заметил, что отец изменился. Генрих решил ничего не спрашивать. Старший граф Рабе, после войны, дружил с евреями. У отца, до национализации заводов, было много деловых партеров. Он смотрел на потускневшее лицо графа Теодора:
– Наверное, он помог, кому-то выбраться из Германии. Папа не похож на Макса, или Отто. В нем есть чувства, – после смерти матери, отец оставил Генриха в Берлине. Старшие братья вернулись в швейцарскую школу, а отец ночевал в детской. Он пел малышам колыбельные, расчесывал Эмме волосы и заплетал косички, занимался с Генрихом чтением и математикой.
Генрих не знал, что отец, по ночам, плакал в спальне. Кладбище на Гроссе Гамбургер штрассе разорили, даже граф Теодор не смог бы ничего сделать. Он вспоминал надгробную плиту, серого мрамора, с выбитыми подсвечниками, с причудливыми буквами на святом языке. Камни выломали из земли. Надгробиями собирались мостить берлинские улицы. Кладбище перепахали колеса грузовиков. Теодор смотрел на высокий потолок комнаты:
– Даже в смерти их не оставили в покое…, – он, разумеется, ничего не сказал сыновьям. Теодор встретился с давними друзьями по войне, аристократами, генералитетом, и высшими офицерами. Все они сходились на том, что ненормальный ефрейтор тащит Германию в могилу:
– Пусть он туда отправляется, – Теодор, за холостяцким ужином, пыхнул сигарой, – скатертью дорога, никто по нему не заплачет. Однако немцы ни в чем не виноваты. Их одурманил безумец. Наш долг, его остановить…, – запершись в кабинете, Теодор долго обдумывал письмо дочери:
– На всякий случай, – он запечатал конверт, спрятав его в сейф, – чтобы девочка знала. Но письмо не понадобится. Ненормальный зарвется, Германия опомнится. Господи, простят ли нас евреи, когда-нибудь…, – на встречах они обсуждали возможность контакта с западными странами, Британией, или Америкой.
– Но не с Советским Союзом, – отрезал кто-то, – Сталин и Гитлер скоро договорятся…,– они не пришли к решению. Требовалось отыскать кого-то из дипломатов, что, в Берлине, могло быть опасным. Граф успокаивал себя:
– Случись что, мальчиков не тронут. Они на хорошем счету, все трое. Да и не случится ничего…, – он старался не думать о холодных глазах Отто, о программе эвтаназии, в которой участвовал средний сын, о том, откуда Макс взял рисунки, и где он собирается добывать картины для новой галереи.
В любом случае, старшие сыновья редко бывали дома. Эмма и Генрих играли в четыре руки. Граф сидел, закрыв глаза, потрескивали дрова в камине:
– Они не такие, Эмма и Генрих. Генрих на мать похож, и Эмма тоже…, – он вспоминал веселый, дерзкий голос в телефонной трубке:
– Ирма Зильбер, Berliner Tageblatt. Вы уклоняетесь от разговора, граф, но я вас отыщу, обещаю…, -она писала статью о немецких профсоюзах.
– И отыскала…, – слушая сонату Бетховена, он видел голубые глаза, длинные, испачканные чернилами пальцы:
– Господи, я виноват перед ней. Я оставил ее одну, тогда, и опять ее не защитил…, – Теодор скрыл вздох, незаметно вытерев щеку.
За ужином Аарон рассказал о встрече в пивной. Генрих усмехнулся:
– Твои кузены меня не знают. Я один пойду. Незачем тебе рисковать пощечиной, или дракой…, – Генриху надо было найти Шиндлера и удостовериться, что агент в порядке и готов работать.
– Хотя какая работа, – он пережевывал картошку, – судя по тому, что ты говорил, Аарон, герр Оскар не просыхает, с тех пор, как его из тюрьмы выпустили…, Очень вкусно, – похвалил он. Лазоревые глаза Питера внимательно посмотрели на рава Горовица: «Аарон, что случилось? У тебя лицо не такое».
– Это не их заботы, – было, сказал себе Аарон, – Питер выполняет задание, нельзя его просить о таком. Он и не сможет ничего сделать. Никто не сможет…, – рав Горовиц нарочито долго, спокойно разливал кофе. Питер забрал серебряный кофейник: «Рассказывай все».
В стекло хлестал дождь:
– У него седина в бороде, – заметил Питер, – а ему два года до тридцати…, – он, осторожно, кинул взгляд на Генриха. Серые глаза друга потеплели. Он, едва заметно, кивнул.
– Дети, – подумал Питер, – дети…, – он спокойно спросил: «Сколько их?».
Аарон сглотнул:
– Пятьдесят разобрали в семьи. То есть пятьдесят один…, – он вспомнил маленькую Сабину, – тридцать Авраам везет в Палестину. Сто девятнадцать, – обреченно закончил рав Горовиц: «Питер, они не из Германии, не из Австрии. Невозможно…»
– Я не знаю такого слова, – Питер записал цифру:
– Генрих, ты иди в ресторан. Я в посольство. Паспорт у меня при себе…, – кузен улыбался:
– Питер, – осторожно сказал рав Горовиц, – девять вечера, воскресенье…
– Плевать я хотел, – сочно отозвался мужчина, натягивая пальто:
– Если придется разбудить премьер-министра Чемберлена, я так и сделаю…, – они с Генрихом сбежали вниз по лестнице. Аарон, перегнувшись через перила, крикнул:
– Что ты вообще собираешься делать?
– Все, что в моих силах…, – донесся до него голос кузена.
Дверь хлопнула, они оказались в пустынном дворе. Питер буркнул себе под нос: «Все, что в моих силах и даже больше». Генрих пожал ему руку:
– Петер, ты помни, дети важнее. Я отговорюсь, ничего мне не сделают…, – махнув на запад, он повторил: «Дети важнее».
– Я знаю…, – они вышли из арки, Питер свистнул: «Такси!». Он повернулся к Генриху:
– Осталось убедить остальных.
Питер открыл дверь машины:
– В ресторане увидимся…, – рено вильнуло, исчезая за углом. Генрих стоял, глядя ему вслед:
– Он что-нибудь придумает, – уверенно сказал себе мужчина. Генрих пошел к остановке трамвая.
Охранник в британском посольстве, на Малой Стране, пил чай, листая Daily Mail. Газеты доставляли самолетом из Лондона. Дежурство выпало скучное, по воскресеньям посольство не работало. Охранник, с напарником, слушали радио. Футбольный сезон был в самом разгаре. Они жалели, что здесь нет тотализатора, хотя служащие посольства, негласно, заключали пари. Охранник внес три фунта в кассу тех, кто считал, что до Нового Года Гитлер в Прагу не войдет:
– Он только Судеты взял…, – мужчина зашуршал газетой, – ему надо собрать войска, подготовиться. Впрочем, чехи сопротивляться не будут. Германия принесет им цивилизацию, порядок. В Праге до сих пор метрополитена нет…, – недовольно подумал охранник. В газете писали о таинственном преступнике, преследовавшем женщин в городе Галифакс, в Йоркшире, с топориком:
– Атаки убийцы из Галифакса продолжаются! – кричал заголовок. Преступник, правда, пока никого не убил, но журналист намекал, что полиция скрывает факты от публики. Петитом сообщалось, что Британия согласилась на итальянский контроль над Эфиопией. В обмен дуче выводил десять тысяч солдат из Испании.
Охранник углубился в спортивные страницы. Они слушали трансляции футбольных матчей и скачек. Мужчина взял карандаш. Хотелось подсчитать, сколько он бы мог выиграть, если бы ставил на победителей. Он шевелил губами, исписывая цифрами поля газеты. Завтра его ждал выходной день, и пиво. В посольстве признавали, что оно здесь не хуже британского.
– В Берлине тоже хорошее пиво, я слышал…, – охранник взглянул на календарь. До Рождества оставался месяц. Работники наряжали елку, в большой гостиной посольства, разыгрывали пантомиму, и обменивались подарками. К празднику они рассчитывали на премию.
В комнатке охранников было тепло, по стеклу полз дождь. Двор посольства опустел. В воскресенье обычно приходили шоферы, обслуживать машины его светлости посла, сэра Бэзила Ньютона, и поверенного в делах. По понедельникам, средам и пятницам работало консульство. На календаре было отмечено, что охранник дежурит в среду. Он поморщился:
– Опять в консульстве сидеть…,– длинная очередь доходила до дверей церкви Святого Николая, за углом. Люди стояли, зажимая номерки в руках. Охранник справился в большой книге. Счет пошел на тысячи, а консульство принимало едва ли пять человек в день. Каждую заявку на долгосрочную визу посылали в Лондон. Претендент обязан был предъявить приглашение от близких родственников в Британии, и определенную сумму, на банковском счету. Бумаги рассматривались в Уайтхолле, что занимало два-три месяца. Высокий, широкоплечий, рыжий еврей, ходил сюда, как на работу. Охранник, облегченно, вздохнул:
– Кажется, он оформил документы. В Палестину подростков везет, я помню…, – в очереди за визами, стояли только евреи. Отсюда было хорошо слышно часы на башне церкви. Пробило девять. У ворот позвонили, охраннник накинул куртку. Скорее всего, у британца, гостя Праги, украли документы. В девять вечера, они, конечно, ничего бы не сделали. По инструкции потерпевшему выдавали адрес полицейского участка на Малой Стране, и уверение, что завтра, утром, его ждут в посольстве, для оформления временных бумаг.
