«Брестский мир» Горбачев не принял. Очевидно, сказалось партийное отношение к теме, восприятие партократа. Впервые на сцене вместе с Лениным, как бы даже на равных, — Троцкий, Бухарин… Наверное, это задевало «однопартийную душу» генсека. Это был яростный, резкий спектакль. На одном из представлений я даже стал жертвой этой яростности, пострадал. Там, в конце уже, Ленин в сердцах метал стул. Не в зрителей, разумеется. Стул был венский. А венские стулья нынче очень дороги: их уже не делают нигде. «Вы, — говорят мне наши работники-декораторы, — все стулья у нас переломаете». Я — им: «Так сварите железный». Сварили. И я, значит, как обычно, ахнул от души. Тут меня словно обухом по руке — хрясть… Похоже, порвал руку. Еле-еле доиграл. Потом оказалось, и в самом деле — порвал связки. Пуда полтора был этот стул…
Нет, не прав Михаил Сергеевич: «Брестский мир» — хорошая работа по интереснейшей пьесе. Мы ездили с этим спектаклем в Буэнос-Айрес, в Лондон. Шел очень успешно, естественно, с переводом. Одно время и у нас на него зрители просто ломились…»
Вообще Ульянов принял перестройку всей душой и поддерживал Горбачева чуть ли не до последнего. Впрочем, так тогда поступали практически все представители творческой интеллигенции из стана либеральной. И только державники из стана советских патриотов били тревогу: дескать, что же вы творите, Михаил Сергеевич, куда страну ведете? Например, на XIX Всесоюзной партконференции в 1988 году писатель Юрий Бондарев в открытую сравнил горбачевскую перестройку с самолетом, сбившимся с курса (отметим, что писатель родился в год Крысы (1924) и, как написано в гороскопе: «Коза Крысе не ровня»). Однако тот же Ульянов с этим выводом не согласился (что тоже закономерно: Кот редко слушает Крысу). Видно, поцелуй Горбачева (многие называли его «иудиным поцелуем») все еще продолжал гореть на его щеке.
Что касается кинематографа, то из-за активной общественной работы Ульянова во второй половине 80-х киноролей у него случилось немного — всего две. Это были фильмы: «Выбор» (1988; главная роль — Владимир Васильев) и «Наш бронепоезд» (1989; Иван Савич). Да еще спектакль «Брестский мир» вышел на телеэкраны в 1989 году.
В 1990–1991 годах Ульянов вновь вернулся к исполнению роли маршала Г. Жукова, сыграв его в трех фильмах 1990 года: «Закон», «Сталинград» и «Война на западном направлении». Кроме этого, он снялся в фильме «Дело Сухово-Кобылина» (1991; Вараввин).
В театре он был занят в трех спектаклях: «Без вины виноватые» (роль Шмаги), «Последний день последнего царя» (Юровский) и «Турандот» (Бригелла). Была и одна не «вахтанговская» роль: Фамусов в спектакле «Горе от ума» в постановке Петра Фоменко.
В этом списке отметим роль начальника расстрельной команды Юровского: это под его руководством был приведен смертный приговор по отношению к последнему российскому императору Николаю II и членам его семьи. То, что эту роль играл именно Ульянов, на первый взгляд было странно, поскольку долгие годы этот актер играл иные роли — например, того же Ленина. Или других видных коммунистов. А тут вдруг сыграл идейного убийцу-большевика. Но эта метаморфоза объяснялась просто: подобным образом актер, видимо, хотел купить себе индульгенцию в новую действительность, которая зримо маячила на горизонте. Хотя сам он, естественно, объяснял это иначе: дескать, я актер и мой удел — играть разные роли. Та же ситуация, кстати, наблюдалась с Ульяновым и в кино.
В последний год существования СССР (1991) актер снялся в трех фильмах: «Кооператив «Политбюро» (главная роль), «Сам я — вятский уроженец» (главная роль — Александр Кирпиков), «Дом под звездным небом» (главная роль — академик Башкирцев). Режиссер последней картины — Сергей Соловьев — так отозвался об игре в ней Ульянова:
«Он совершил своего рода гражданский подвиг. После суровых советских функционеров, после монументального маршала Жукова он вдруг согласился на роль, в которой была заложена своего рода пародия на него самого — с его общественной деятельностью, депутатством, членством в ЦК. Поражало даже то, что Ульянов извлек из собственного архива и предоставил для съемок документальные кадры собственных выступлений на различных высоких форумах».
Зрители по-разному отнеслись к подобному поступку Ульянова. Кто-то им восхитился, как Соловьев, но многие осудили, заподозрив в этой пародии ту самую попытку заработать индульгенцию — реабилитироваться в глазах широкой общественности за свою многолетнюю прокоммунистичность. Вспомним, что практически с первых своих шагов в искусстве (с середины 50-х) Ульянов играл в основном правильных коммунистов, зовущих народ в светлое будущее. И вот, когда это будущее не состоялось, Ульянова, видимо, стал грызть червь сомнения: а возьмут ли меня с моим прошлым багажом в новую жизнь ее нынешние «хозяева»? Хотя эта новая жизнь была по-настоящему страшной. Так называемый брежневский «застой» не мог даже близко сравниться с ужасами ельцинского «бандитского капитализма». Понял это наконец и Ульянов, но чуть позже. В интервью газете «Собеседник» (февраль 1997 года) он заявил следующее:
«Сегодня мы стараемся собственное прошлое в грязь втоптать, будто люди станут лучше от этого… Ленина за ноги тащим из гробницы. Пусть лежит. Что изменится, если мы его уберем? Ни-че-го! Тело можно закопать, но из душ людских чувства не вытравишь. Добивать стариков? Пусть уж они до конца помолятся своему богу. Ленин — фигура мощная, неоднозначная, шекспировская…
Я своих прошлых званий не стыжусь. Я не любитель козырять наградами, но изредка, по праздникам могу надеть ордена — хотя бы из солидарности с поколением семидесятилетних, с теми, кто и сегодня говорит мне, что мои фильмы — это их молодость…
(Отмечу, что наград у М. Ульянова действительно много. Из самых высоких: Звезда Героя Социалистического Труда, два ордена Ленина, орден Октябрьской Революции. — Ф. Р. )
Жить мне сегодня неуютно. О каком уюте речь, если даже по улицам ходить опасно, если страшно за детей (внучке Ульянова Лизе в ту пору было 13 лет. — Ф. Р. ).
Я живу на Тверской, и что я вижу? Я не пойму, что это за улица, что за московская Сен-Дени? Главная улица столицы, выходящая на Кремль, — улица проституток?
Но я уповаю на здравый смысл, на то, что мы образумимся и заживем по-людски. Очень хочется, чтобы это произошло поскорее. Призыв «Мы должны хорошо жить» — это не идея, не религия. Восстанавливаем храмы, а души людские — ломаем. Реконструируем церкви, а по телевизору пускаем одну стрельбу и поножовщину. Зачем нам храмы, если к ним нет дороги? Пройдите по улицам, посмотрите, сколько на них психически больных. Люди повредились рассудком, ум за разум заходит от окружающей жизни. Хоть бы кто-нибудь наверху прокукарекал что-нибудь здравое, мудрое. А пока этого нет, приходится ждать. И бороться, чтобы дождаться. Все борются, и я борюсь, защищаюсь — работой, домом, семьей. А куда деваться? На том стоим…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
