Наконец, вместе с вползающим в наши просторы с медлительной стремительностью новым, не имеющим никаких аналогов в прошлом глобальным фактором — компьютеризацией, вползает к нам и порожденное им своеобразное направление в фантастике: «киберпанк». Не исключено, что в какой-то момент оно окажется наиболее социальным направлением и займет, по крайней мере по формальным признакам, место классической советской НФ; как и она, «киберпанк» неразрывно связан с техникой, а во-вторых, будь ты хоть красный, хоть коричневый, хоть черномырдый, хоть яблочный в рыбинку, ты, когда читаешь и пишешь, пользуешься буквами, одинаковыми для всех, общими для всех. А если эти буквы начнут, что называется, вести себя? Начнут жить своей жизнью, по своим законам, о которых ты, отнюдь не Кирилл и Мефодий, а просто пользователь, не имеешь ни малейшего представления? А если некий хитрец сумеет о чем-то с алфавитом договориться? Не сегодня-завтра компьютеры станут столь же общеупотребительны, сколь и азбука… Мне «киберпанк» не близок, но, вероятнее всего, просто потому, что я в этих делах полный профан и по неграмотности не в состоянии всерьез переживать сетевые коллизии; но я знаю уже двух людей, которые способны не только к этому, но и к актуализации своих переживаний вполне достойными текстами. Жаль только, что основным переживанием в них является опять-таки неизбывное «нет правды…»; что ж, время такое.
Словом, утверждать, что, поскольку в условиях свободы слова отпала необходимость говорить эзоповым языком, фантастика кончилась или что она «временами исчезает», как это заключил, например, в своей статье М.М. Нехорошев («Нева», 1995, № 4), можно только если нарочно приставить, как адмирал Нельсон, подзорную трубу к давно выбитому глазу. Но заносчивый британец по крайней мере выиграл таким образом для своей Англии битву за Копенгаген; а что выигрывается тут, убей бог, не понимаю. Зато прекрасно понимаю, почему не видит объекта уставленный в подзорную трубу глаз. По той самой причине, по которой, скажем, уважаемый Михаил Менделевич произносит несколько дежурных фраз о том, что НФ — дело неплохое, и немедленно проговаривается: упоминая о просто прозе, он называет ее «настоящей прозой», а упоминая двумя страницами позже о фантастике, он именует ее «чертовой фантастикой». Этак по-свойски.
Почему же она не настоящая проза? Очень просто. Потому что научная фантастика — это только то, где моделируются несуществующие миры. Вообще статья Нехорошева хоть и небольшая, но очень забавная обилием давно, казалось бы, изжитых ошибок, и я не откажу себе в удовольствии процитировать: «Жанр… фантастики рисовал миры вообще несуществующие, автор… создавал некую умозрительную модель, помещая ее в иное время или пространство. Эта модель для того и придумывалась (курсив мой. — В.Р.), чтобы получить возможную картину жизни, «проиграть», как это делают футурологи, возможные варианты будущего, поставить мысленный эксперимент». Конец цитаты. Уф. Как инженерством человеческих душ-то пахнуло! Подошел писатель к кульману, взял рейсфедер, взял калькулятор и с воплем «Дай-ка я чего-нибудь новенькое придумаю!» как пошел миры моделировать; моделировал, моделировал… Точь-в-точь по столь же дебильному, сколь и сальному анекдоту: нашел Иван-царевич свою лягушку и давай на ней жениться, и давай на ней жениться!
Но позвольте. А, скажем, «Анна Каренина» чем не мысленный эксперимент, чем не модель? Чем не «проигрывание» человеческих переживаний и отношений в предложенной «придуманной», «умозрительной» ситуации? Ах, ну да: мир-то вокруг этой модели настоящий, не «придуманный». Можно подумать, кто-то в состоянии описать реальный мир, а не свои мысли, свои представления о нем. Но даже оставим это берклианство, тупо подойдем с рейсфедером и калькулятором: сколько процентов деталей нужно изменить в реальном мире, чтобы он стал придуманным? В качестве противопоставляемой фантастике «настоящей прозы», использующей фантастический прием, Михаил Менделевич приводит гоголевскую «Ночь перед Рождеством», где кузнец Вакула летает на черте, но кроме черта весь мир — настоящий. Тогда и «Двадцать тысяч лье под водой» не фантастика, потому что капитан Немо плавает на подводной лодке, а весь остальной мир — настоящий. Или дело в том, что черта заведомо нет (хотя даже это утверждение есть не бесспорный факт, а лишь элемент атеистического представления о мире; люди верующие считают, что это одна из самых подлых дьявольских придумок — говорить: «Меня нету!»), поэтому у Гоголя реализм с фантастическим приемом, а подводную лодку при относительно небольшом от уровня жюль-верновских времен развитии техники человек уже мог построить своими руками? Но тогда и впрямь у Жюль Верна сугубый реализм с гораздо меньшим, чем у Гоголя, фантастическим приемом… А уэллсовский человек-невидимка бродит и мечется по целиком придуманному миру, что ли? Да вроде нет, самая обыкновенная обывательская Англия конца прошлого века; столкновение реального мира с чем-то, чего в нем до сих пор не было, и обусловливает конфликты, момент столкновения и есть детонатор переживаний. Значит, не фантастика. А «За миллиард лет до конца света» Стругацких? В обыкновенную питерскую квартиру середины 70-х вламывается Гомеостатическое Мироздание, а люди все — как мы, и винище обыкновенное, и телефон без стереоэкрана. Не фантастика. А Борхес в «Вавилонской библиотеке» смоделировал абсолютно самостоятельный, не имеющий в реальности аналогов мир, — значит, «чертова» НФ, а не «настоящая» проза…
В декабре 89-го вышла в «Неве» моя «Не успеть», а через пару месяцев «Лит. Россия», кажется, обрушилась на нее с разносом. В разносе было что-то вроде: «И мы вздрагиваем от размеров предсказываемой автором инфляции, когда читаем, что бутылка коньяка будет стоить сто девяносто рублей. Но, немного подумав, понимаем, что подобный рост цен невозможен…» Какой мир был более выдуман — мой из «Не успеть» или тот, который критик считал реальным?
Ничего мы не моделируем. Просто переживаем — то, что было, то, что есть, то, что будет… То, чего бы хотелось… И не хотелось.
7
Ну, вот. Сказал — и душу облегчил.
Хотя все это так не важно…
Важно другое. Доброму слову, чтобы прозвучать хоть мало-мальски убедительно, приходится прикидываться враньем. Воодушевит оно кого-нибудь хоть на пять минут, или нет — это уже второй вопрос Первый — вот в чем: чтобы произнести «Я вас люблю» без риска услышать в ответ: «Не надо песен!», нужно самому сразу добавить: «А впрочем, ерунда, не обращайте внимания». Но стоит произнести: «Я вас ненавижу», как раздаются аплодисменты: «Наконец-то перестал мозги пудрить! Вот теперь с тобой можно потолковать по душам…»
Словно у мэнээсов, сэнээсов и академиков времен разгара холодной войны, мозги фантастов работают главным образом на изобретение все новых видов насилия — и все новых, все более разнообразных ситуаций, в которых применение насилия действительно ощущается как оправданное. Мир все сильнее индуцирует в писателе желание ругаться и стрелять — как, впрочем, и вообще во всех наших гражданах; но писатель, в меру своего таланта насытив это желание новой энергией, без колебаний выбрасывает его обратно в мир, перепасовывает дальше.
Снова с общественным и индивидуальным подсознанием резонируют только раздирающие нас в клочья эмоции. Люди хотят слышать о себе побольше горькой правды, она развязывает им руки… Вернее, не о себе. Обо всех, кроме себя. О себе они именно сейчас хотят слышать только дифирамбы, но только по типу: «Ты замечательный, ты достоин светлого будущего, ты достоин рая, просто вот из-за всех этих окружающих сволочей, по которым геенна плачет, тебе никак…» А ведь мы уже знаем, что предвещает такое настроение и то, что литература начинает идти у него на поводу, да еще в полной уверенности, будто идет к будущему и ведет за собой.
Или я ошибаюсь?
Ноябрь 1995, Ленинград
Камо вставляши?
1
Не так давно, 24 апреля 1997 года, в Доме ученых состоялся очередной вечер из цикла «Беседы за круглым столом», масштабно названный «Сценарии XXI века: эволюция разумной жизни». Основные доклады делали доктор геолого-минералогических наук В.А. Зубаков и кандидат физико-математических наук В.В. Косарев. В качестве гуманитария, зато фантаста, пригласили выступить и меня.
Благодаря любезности Владимира Валентиновича Косарева я смог заблаговременно познакомиться с книгой Всеволода Алексеевича Зубакова «XXI век. Сценарии будущего: анализ последствий экологического кризиса», изданной в нашем городе в 1995 году. Это оказалось очень кстати. На самом вечере Зубаков так увлекся изложением кошмарных — но, увы, абсолютно достоверных — данных о беспросветном загрязнении среды, а также своей новаторской концепции развития Земли за последние несколько миллиардов лет, что на XXI век у него не осталось и пары минут.
