Интервьюер: В какую сторону?
Серьезных поступков.
Но я понимал: если поженимся, моя дальнейшая карьера будет связана с именем влиятельного тестя…
…по фамилии?
Это лишнее. Зачем? И так сказал достаточно.
Словом, мне не улыбалась перспектива, чтобы каждый встречный и поперечный тыкал пальцем в мою сторону и говорил, мол, Михалков обязан успехом родственным связям.
Никогда не был диссидентом, но хотел сохранить некую дистанцию, не приближаться слишком близко к людям из круга, условно говоря Лены Щорс. Мне хватило того, подросткового опыта. Может, и поэтому упирался всеми конечностями, лишь бы не вступать в партию.
Тащили?
Со страшной силой!
Однажды даже пришлось самому на себя написать донос в партком киностудии «Мосфильм», левой рукой.
О чем?
О прегрешениях в пределах допустимого…
Словом, если бы та девушка, назовем ее О., была из другой семьи, неизвестно, чем бы закончился наш роман. Но вышло по-другому. Я написал очень искреннее письмо о том, почему мы не можем быть вместе…
Запечатал письмо и оставил его вахтерше, дежурившей в подъезде дома на улице Станиславского, где жила О. Попросил передать лично ей в руки. Милая старушка, хорошо знавшая меня в лицо, заверила, что в точности все исполнит.
С того момента и началось…
Я же должен был служить в кавалерийском полку в Алабине, куда попадали выпускники многих театральных вузов… И вдруг я узнаю – меня отправляют в стройбат в Навои. Какой стройбат, зачем Навои? Не мог понять, что происходит… И только много лет спустя узнал, чему обязан резкими переменами в судьбе.
Оказалось, письмо к О., которое оставил вахтерше, предварительно перлюстрировали и лишь затем передали адресату. Не знаю, кто и где его читал, что именно в нем не понравилось, но факт – после этого я угодил в «черные списки». В то время готовился визит президента Никсона в Москву, и город зачищали от всякого рода неблагонадежных. Вот и меня решили отправить от греха подальше…
Как Вы все это выяснили?
Знакомый как-то не без сарказма намекнул на содержание письма. Этот вечно молодой кинорежиссер занял освобожденное мною место рядом с О. Я еще не успел уйти в армию, а уже встречал их вместе. Парочка разгуливала, взявшись за руки и давая понять своим видом, как счастлива. Мне всячески демонстрировалось, что «я другому отдана и буду век ему верна».
Злились?
На кого?
Сам же все сделал, собственными руками разрушил отношения. Лишь хотел, чтобы О. правильно поняла мой шаг: я не бежал от ответственности, наоборот – считал невозможным врать человеку.
Видимо, О. не поверила, коль столь быстро утешилась в объятиях вечно молодого… Кого?
Зачем сейчас называть его имя?
Каждый сам кует свое несчастье. Он все знает, и я тоже. Человек всегда очень красиво одевался, лучше, стильнее и моднее всех… Так продолжается до сих пор. Больше об этом кинорежиссере мне, увы, добавить нечего… (II, 57)
ОБИДЫ
(1995)
Интервьюер: Вы обидчивы?
Нет.
Обиды мешают жить. Я не хочу на это тратиться…
Кроме того, если тебя хотят обидеть, то не стоит давать наслаждения тому, кто хочет тебя обидеть. А если не хотят, то можно простить. Режиссер вообще не должен быть обидчив. Ты не можешь стать в оппозицию и не снимать потому, что тебя обидели. Это смешно.
Режиссура – жестокая профессия.
Если обижаться, то из-за постоянных неполадок все время будешь в конфронтации с кем-то…
Одна критикесса написала обо мне страниц сорок в толстом журнале, сделав вывод, что лучше бы я на свет не рождался. Пошла «на вы». Я представил, что она, здороваясь со мной, все это думала, и дал в журнал телеграмму: «Мужик на барина сердился-сердился, а барин и не знал. С Новым годом! Никита». (II, 28)
ОБЛОМОВ И ШТОЛЬЦ
(1997)
Если взять русскую литературу, то достаточно одного «Обломова» Гончарова, чтобы понять, что такое Россия.
Казалось бы, Обломов и Штольц – полные антиподы, а вот, поди ж ты, дружат и не могут друг без друга.
При этом если Штольц задает вопрос: «Как жить?», вопрос прагматический, западный – у какого доктора лечиться, куда ехать отдыхать, что полезно, что вредно, то Обломова мучает совсем другое: «Зачем жить?»
Сегодня Обломов и Штольц разошлись, но я уверен, они сойдутся вновь завтра. Сто пятьдесят лет назад общество жило как Обломов, но мечтало о том, чтобы стать Штольцем, предполагая в этом спасение России. Прошло полтора века, Штольцев стало много, а счастья не прибавилось. И теперь уже Штольцы ищут Обломовых. Они еще сойдутся, если желают добра своему Отечеству.
И найдут ответ на вопрос: «Зачем и как жить?» (I, 68)
(2002)
Интервьюер: А кто русский человек: Обломов или Штольц?
Обломов.
Но Штольц же энергичнее, деятельнее?
А этому объяснение дает Гончаров. Он хочет, чтобы любили Штольца, а сам ничего не может с собой поделать, любит Обломова. Возьмите сны Обломова, его воспоминания, они пронизаны такой любовью, которую нельзя пощупать руками…
Очень точно, на мой взгляд, сказал Олег Табаков, что Обломов – это пассивный нонконформизм. (V, 11)
ОБЩЕЕ ДЕЛО
(2009)
Мы знаем, что Америка выходила из Великой депрессии за счет общего дела, например строительства дорог. Государство объявляло призыв, откликаясь на который люди, потерявшие работу, получали возможность выжить. А в результате их деятельности вся Америка опутана первоклассными дорогами.
За нас на протяжении десятилетий все решали Коммунистическая партия и Политбюро. А когда требовалось отвлечь народ от чего-то или подвигнуть на единый порыв, то объявлялась, скажем, на очередном съезде целина, куда уезжали сотни тысяч людей. Или приходила безумная идея повернуть реки вспять, слава богу, не осуществленная. Строили БАМ – полезнейшее дело, которое, к сожалению, так и не было доведено до конца. Но на долгие годы люди получали работу. Они становились жителями Тайшета, Байконура, Абакана. Про них сочиняли песни, показывали телепередачи, снимали кино. Они делали дело, которое во всех средствах массовой информации и на всех вершинах власти оформлялось и объявлялось как всенародное, необходимое. Люди в это верили. Вдобавок они зарабатывали неплохие деньги, надеясь со временем переехать в Сочи. А в итоге оставались жить в том же Тайшете навсегда, потому что привыкали, рождались дети и само обаяние жизни в Сибири, ее красоты влюбляли в себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
