леску. Ничего особенного. Он хотел было намотать леску на палец, для верности, но Андрей, заметив это, протестующе замотал головой. Ларькин размотал палец и стал ждать. Прошло минут двадцать. Ларькин начал понемногу разочаровываться и уставать. Пузыри по-прежнему поднимались со дна, время от времени течение проносило мимо них облако мути, на которое Андрей с торжествующим видом указывал пальцем. Но поклевок не было.
— Может, с наживкой что-то не так? — шепотом спросил Виталий, обернувшись к Андрею, и тут же почувствовал пальцем, как леска несколько раз тихонько натянулась и опала. Он резко дернул в сторону и вверх и ощутил на том конце нити биение могучего рыбьего тела. Ответный рывок был такой силы, что, будь у него палец замотан леской, остался бы он сейчас без пальца. Леска натянулась и даже зазвенела тихонько, резанув попутно Виталия по пальцам.
— Тяни! — услышал он голос Андрея и стал из всей силы, упираясь в берег ногами, откинувшись корпусом назад, вытягивать рыбину с глубины. Леска провисла.
— Выбирай, выбирай, — кричал сбоку Андрей. — Он сам сюда идет! Хочет у берега с крючка сорваться!
Ларькин, быстро перебирая руками, успел перехватить леску прежде, чем сазан, подошедший и впрямь к самому берегу — вода взмутилась и вскипела, — рванулся вбок. Леска снова зазвенела, прорезав Виталию кожу на сгибе руки. Но момент он поймал верный. Над водой показалась огромная тупая сазанья морда.
— Тяни на себя! — крикнул Андрей. — Смотри, чтоб он через спину не захлестнул!
Виталий из последних сил рванул леску на себя, и ошарашенный сазан воткнулся в полосу прибрежного песка, чуть сбоку от обрывчика. Андрей тут же соскочил на песок. В руке у него была невесть откуда взявшаяся увесистая дубинка. И этой дубинкой он несколько раз сильно ударил рыбину в том месте, где голова переходила в спину.
— У него вот тут, — он указал на основание спинного плавника вяло дергающейся рыбы, — пила. Если леску на пилу поймает, дзеньк! — и все, нет лески.
Виталий тоже спрыгнул с берега и подхватил сазана по обе стороны головы под жабры. Поволок вверх. В рыбине было килограммов пятнадцать, не меньше.
— Все, — сказал Андрей. — Рыбалки больше не будет. Они осторожные. Снова можно ловить только днем. Но нам и этого за три дня не съесть. Зачем больше. Больше не надо. Потом еще поймаем.
Они отволокли все еще подрагивающего сазана подальше от воды. Ларькин достал из рюкзака бутерброды и термос с горячим крепким чаем. Сейчас бы чего-нибудь посущественнее чая, подумал он, заметив, как у него подрагивают пальцы. Азарт борьбы с сильной рыбой, ощущение ее неподатливого тела на другом конце лески все еще не покидало его.
Он разлил чай по пластиковым стаканам. Дал Андрею бутерброд с копченой колбасой и веточкой укропа. Андрей сел прямо на траву и принялся быстро-быстро заглатывать еду, запивая ее маленькими глотками чая.
— Послушай, Андрей, — сказал Ларькин.
Даун перестал есть и поднял голову.
— Рыба у вас тут действительно крупная.
— Да, — согласился тот, — крупная. Но ты сегодня хорошо поймал. Мой мельче был. Но тоже крупный.
— А звери крупные у вас тут есть?
— Есть, — кивнул головой мальчик. — Лоси есть. Кабаны есть. Бобер, он тоже большой. Когда старый. У Силантьевых один раз бобер в сетке запутался, метров пять порвал. И сам удавился. Они его потом ели. Я тоже ел. Вкусный. Килограмм восемь был бобер.
— Это понятно, — терпеливо гнул свою линию Ларькин. — Но это все звери обычные. Такие везде есть. А необычные звери у вас тут водятся?
Мальчик долго смотрел на него не мигая. У кого-нибудь другого такая пауза могла означать сомнение — можно ли доверять собеседнику. Но Виталий, уже успевший привыкнуть к повадкам мальчика, знал, что тот просто ворочает тугой неподатливый механизм своей памяти.
— Нет, необычных зверей у нас нет, — сказал в конце концов Андрей и снова принялся за бутерброд.
Виталий ощутил легкий укол разочарования. Этот врать не станет. Если сказал, что не знает, значит, действительно не знает. Хотя… И он решил пойти ва-банк.
— Андрей?
Даун опять оторвался от еды и поднял глаза на Виталия, мутные, ничего не выражающие глаза.
— А такие вот большие существа, вроде как люди, только лохматые, все в шерсти. И перепонки между пальцами…
— А, болотники, что ли? — спокойно спросил Андрей, откусывая очередной кусочек хлеба с колбасой.
— А не поздники?
— Не, поздники — это они в Подлесном так называются. Там мордва живет. Там поздники. Только они там не показываются. Там люди про них только так рассказывают, а сами не знают. А у нас — болотники.
Виталий почувствовал, что спина у него покрылась холодным потом. Этот мальчик говорил о йети как о чем-то само собой разумеющемся, как говорил пять минут назад о бобре, попавшем в сеть, а десять минут назад — о сазанах. Для него это была обыденная реальность, и, учитывая особенности именно этого мальчика, можно было предположить, что не только для него.
— А ты сам их видел? Этих — болотников?
— Видел. Как же их не видеть? Он к нам все время ходит.
— Куда это — к нам?
— Домой. Ну, не совсем домой. На огород. И мы к нему ходим. С мамой. И я один хожу. Он добрый. Он рыбу загоняет. И грибы нам растит. И кабанчиков ловит. И мы с ним играем. Он сильный.
— А как его зовут?
— Кого зовут?
— Болотника.
— Никак не зовут. Болотник.
— Он что, один здесь?
— Нет, почему один. Их, других, много. Они — болотники. А он — Болотник.
— А мне ты можешь его показать?
— Он чужих не любит. Не любит, чтоб чужие.
— А кто чужой?
— Все чужие. Мама не чужая. Андрей не чужой.
— А я — чужой?
— Ты — чужой. Нет, ты не чужой. Нет, чужой. Не знаю. Но лучше не надо. Он если подумает, что ты чужой, может тебя убить.
— Он же хороший.
— Хороший.
— И я хороший?
— Хороший.
— Зачем же он будет меня убивать? Видишь, ты сам говоришь, что я не чужой. Или, по крайней мере, не совсем чужой. Давай так, ты мне устроишь свидание с этим твоим болотником, а я тебе подарю бинокль, давай?
— Это не мой бинокль. Это твой бинокль. Зачем мне твой бинокль? Не надо. Я тебе так его покажу.
— Когда?
— Давай завтра?
— Давай.
— Значит, завтра. Сутра. Поедем к нему.
— Это далеко?
— Далеко. Пешком трудно идти. Надо на лодке.
— Ну, тогда прямо с утра возьмем нашу резиновую и поедем. До обеда управимся?
— Нет, резиновую нехорошо. Он не любит.
