Рэйчел никак не ожидала такого поворота событий, но, подумав, поняла, что все сходится. Корни семьи, с которой ее связывали брачные узы, глубоко увязли в крови и пороке, и неудивительно, что выросшая на такой почве династия отличалась лживостью и бесстыдством.
— Я не знал, на что я пошел, — продолжал Галили, — и к чему приведет наше соглашение. Правда открылась для меня гораздо позже, когда я осознал масштаб амбиций Наба, вернее, то, к чему он нас готовил.
— А если бы знал...
— Спрашиваешь, согласился бы я? Да, согласился бы. Мне это было бы не по душе, но я все равно согласился бы.
— Почему?
— А как иначе я мог бы от него освободиться?
— Ты мог бы просто повернуться и уйти.
— Я был у него в большом долгу. Обмани я его, история непременно повторилась бы. Меня бы втянули во что-нибудь еще. И я все равно стал бы жертвой очередного человеческого безрассудства и был бы вынужден пожинать его плоды. Так или иначе, но в любом случае мне пришлось бы расплачиваться. Единственный путь к свободе — по крайней мере, тогда я так думал, состоял в том, чтобы работать с Набом, пока не осуществится его мечта. Лишь после этого я мог рассчитывать на то, чтобы претворить в жизнь свои желания. А я мечтал о лодке, чтобы... покинуть ту проклятую жизнь навсегда, — Галили глубоко вздохнул. — Работать на него было гадко, очень гадко. Что же касается огромных возможностей разбогатеть, то он оказался прав. Они были повсюду. Конечно, чтобы идти впереди толпы, нужно было кое-что при себе иметь. А у Наба был я. Едва у него появлялись проблемы, как он вызывал меня, и я решал их так, чтобы они больше не повторялись. Мне это здорово удавалось. Когда я втянулся, то понял, что у меня талант терроризировать людей.
— Ты унаследовал его от Цезарии.
— Несомненно. И поверь мне, творя насилие, я чувствовал себя правым. Я был изгнанником. Поэтому считал, что могу делать все, что мне заблагорассудится. Пусть даже самое бесчеловечное. Я ненавидел весь мир, ненавидел всех живущих в нем людей. Поэтому быть преступником и проливать людскую кровь доставляло мне радость.
— А Наб...
— Гири. Теперь он был мистером Гири.
— Хорошо, пусть Гири. Он никогда не марал свои руки? Пока ты всех устрашал, он делал свое дело?
— Нет, он тоже приобщился к моим обязанностям. И они даже пришлись ему по вкусу. Ведь он был некогда поваром. Туши и ножи всегда были его слабостью. Подчас он меня поражал. Когда я видел, насколько хладнокровен и безразличен он к человеческому страданию, которое причинял, меня охватывал благоговейный ужас.
— Благоговейный ужас?
— Да. Потому что я всегда принимал свои поступки слишком близко к сердцу. Они буквально сводили меня с ума. Звучавшие в голове голоса твердили мне не делать того, не делать этого, да и вообще задуматься о последствиях. Поэтому я пристрастился к выпивке — иначе мне было от них не избавиться. Но когда я шел на дело вместе с Гири, голосов вообще не было. Никаких. Полная тишина. Это было приятно. Шли месяцы, я вновь стал здоровым и сильным. И к тому же приобрел репутацию человека, которого все боятся, что само по себе было не менее приятно. Чем больше росла моя репутация, тем больше крепчала во мне уверенность в том, что я этого достоин. Я становился зверем, когда требовалось кому-то преподать урок. Злоба и жестокость с легкостью овладевали мной. Ощущая их в моем взгляде или голосе, люди сразу становились покладистыми. Так что через некоторое время, за редким исключением, мне не приходилось их даже трогать. Стоило нам к кому-то прийти, как нас сразу спрашивали, чего мы желаем и нельзя ли нам чем-нибудь помочь.
— А что было с теми, кто вел себя иначе?
— Я их убивал. Обычно быстро. Но не всегда. Когда Гири хотел, чтобы я преподал какому-нибудь парню хороший урок, я делал нечто омерзительное.
Галили запнулся, и Рэйчел услышала тихое всхлипывание. В ночном мраке она не видела его лица, но по очертаниям его фигуры заметила, что он дрожит, однако, быстро справившись с собой, Галили тихо продолжил рассказ:
— Потом мы начали расширять свою территорию. Расширять сферу своего влияния от штата к штату. Сначала мы отправились в Вирджинию, потом в Оклахому, затем в Техас. И где бы мы ни появлялись, Гири скупал земли, причем большей частью за деньги, которых на самом деле у него не было. Он был тем самым парнем из Чарльстона, что умел очень практично вести дела и удивительно быстро добиваться желаемого. А если кто-то говорил ему «нет», то вскоре очень жалел об этом. Правда, со временем таких людей становилось все меньше и меньше.
Люди все чаще хотели иметь с ним дело. И неудивительно, ведь он был для них воплощением будущего. Глядя на то, как он держался, можно было подумать, что он чертовски богат и способен озолотить человека одним своим рукопожатием, — голос Галили зазвучал громче и увереннее. — И, что самое интересное, многие люди на нем действительно разбогатели. У него был нюх на богатство. Думаю, обнаружив его в себе, он сам был поражен.
Спустя три года он стал миллионером и решил завести семью. В жены он выбрал богатую даму из Джорджии — эта женщина еще до войны перевела свои деньги в северные штаты. Ее звали Беделия Таунсенд. Казалось, более идеальной пары было не найти. Она была красива, амбициозна и мечтала видеть весь мир у своих ног. Но возникла одна заминка. В постели он не мог дать того, что ей хотелось. Поэтому на помощь пришел я.
— У нее были от тебя дети?
— Нет. Отцом всех детей был он. К этому делу я относился очень строго. Одно дело — доставлять удовольствие, а другое — продолжить род Барбароссов.
— И тебе никогда не хотелось этого сделать?
— Сотворить вместе с ней полукровку? О да, хотелось. Но я боялся, что это испортит то, что было между нами. Мне очень нравилось просто ее любить. Большего счастья я не знал.
— А что по этому поводу думал Гири?
— Ему было все равно. Его волновали другие, более крупные проблемы. Беделия тем временем рожала ему детей, а я был всегда под рукой, чтобы расправиться с тем, кто его разозлит. Поэтому ему было не до того, чтобы разбираться в отношениях между мной и его женой. Для повара, который решил стать королем, это было не по силам. К тому же надо отдать ему должное, работал он день и ночь. Надо сказать, что семена всего, во что впоследствии превратилось семейство Гири, были посеяны в первое послевоенное десятилетие.
— Но ведь, в конечном счете, ты вернул ему свой долг?
— О да. Но идти мне было некуда. Возвратиться в «L'Enfant» я не мог. У меня не осталось никого и ничего, кроме Гири.
— Но ты же мог бы уйти в море.
— В конце концов я так и сделал, — он ненадолго замолчал. — Но ушел не один.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
