Скарлетт исподтишка взглянула на Эшли и увидела, как под возмущенным взглядом потемневших глаз Мелани удивление на его лице уступило место сомнению. Скарлетт сама удивилась этой яростной атаке, ибо знала, что Мелани ставила своего мужа выше женских упреков и к его решениям относилась почти как к велению божию.
— Мелани… — начал было он и беспомощно развел руками.
— Да как ты можешь колебаться, Эшли?! Подумай о том, что Скарлетт сделала для нас — для меня! Я бы умерла в Атланте, производя на свет Бо, если б не она! И это ведь она… да, она убила янки, защищая нас. Ты это знаешь? Она убила из-за нас человека. И трудилась, как рабыня, чтобы прокормить нас, пока вы с Уиллом не вернулись с войны. Она и пахала, и собирала хлопок — как вспомню об этом, так бы и… Дорогая ты моя! — И наклонившись, она пылко, преданно поцеловала спутанные волосы Скарлетт. — И вот теперь, когда она впервые просит, чтобы мы что-то сделали для нее…
— Мне ты можешь не рассказывать, что она для нас сделала.
— А еще, Эшли, подумай вот о чем! Мы ведь не только поможем Скарлетт, но и сами — подумай только! — будем жить в Атланте, среди своих, а не среди янки! Там и тетя, и дядя Генри, и все наши друзья, и у Бо будет много приятелей, и он сможет ходить в школу. Если же мы переедем на Север, мы не сможем отдать его в школу — разве можно, чтобы он водился с детьми янки и сидел в одном классе с негритятами! Нам пришлось бы там нанять ему гувернантку, а как бы мы с тобой это осилили.
— Мелани, — сказал Эшли каким-то мертвым, ровным голосом, — тебе действительно так хочется ехать в Атланту? Ты ведь мне ни разу не говорила об этом, когда мы обсуждали наш переезд в Нью-Йорк. Ты ни разу не намекнула…
— Но ведь когда мы обсуждали наш переезд в Нью-Йорк, я считала, что тебя ничто не ждет в Атланте, да и потом я не вправе перечить тебе. Жена обязана следовать за мужем. Но теперь, раз Скарлетт нуждается в нас и у нее есть место специально для тебя, мы можем вернуться домой! Домой! — восторженно выкрикнула она и крепче прижала к себе Скарлетт. — И я снова увижу Пять Углов, и Персиковую дорогу, и… и… Ох, как мне всего этого не хватает! И возможно, нам удастся приобрести собственный домик! Не важно — пусть он будет совсем маленький и невзрачный… а все-таки свой!
Глаза ее горели восторгом и счастьем, а те двое лишь молча смотрели на нее: Эшли — потрясенный, ошарашенный, Скарлетт — со смесью удивления и стыда. Ей никогда и в голову не приходило, что Мелани так скучает по Атланте и так жаждет туда вернуться, жаждет иметь свой дом. Она, казалось, была вполне довольна жизнью в Таре, — ее тоска по дому явилась для Скарлетт полной неожиданностью.
— Ох, Скарлетт, до чего же ты добрая, до чего ты хорошо для нас это придумала! Ты же знаешь, как я тоскую по дому!
И Скарлетт, столкнувшись с этим умением Мелани приписывать людям благородные поступки там, где благородством и не пахло, почувствовала по обыкновению прилив стыда и раздражения — она поняла, что не в силах, просто не в силах сейчас встретиться взглядом ни с Эшли, ни с Мелани.
— Мы сможем приобрести собственный домик. Думал ли ты о том, что мы уже пять лет женаты, а до сих пор не имеем своего дома?!
— Вы сможете жить вместе с нами у тети Питти. Это же и ваш дом, — пробормотала Скарлетт, теребя диванную подушку и по-прежнему не поднимая глаз, чтобы Эшли и Мелани не увидели в них победного блеска, ибо она чувствовала, что ветер начинает дуть в ее сторону.
— Нет, но все равно спасибо, дорогая. Там нам будет слишком тесно. Мы купим себе отдельный дом… Ах, Эшли, ну скажи «да»!
— Скарлетт, — устало произнес Эшли, — посмотрите на меня.
Вздрогнув, она подняла глаза и встретилась взглядом с его серыми глазами — в них были горечь и усталость от тщетной борьбы с неизбежным.
— Я поеду в Атланту, Скарлетт… мне не выстоять против вас двоих.
Он повернулся и вышел из комнаты. И ощущение победы в ее душе померкло, заглушенное страхом. В его глазах она опять увидела то выражение, какое было в них, когда он говорил, что погибнет, если переедет в Атланту.
После того как Сьюлин с Уиллом отпраздновали свадьбу, а Кэррин уехала в Чарльстон — в монастырь, Эшли, Мелани и Бо перебрались в Атланту, прихватив с собой Дилси в качестве няни и поварихи. Присей с Порком до поры до времени остались в Таре, пока Уилл не подыщет других черных для полевых работ.
Маленький кирпичный домик, который Эшли снял для своей семьи, стоял на Плющовой улице, как раз за домом тети Питти — задние дворы их разделяла лишь косматая нестриженая изгородь из бирючины. Мелани потому и остановила свой выбор на этом доме. В первое же утро после возвращения в Атланту она, смеясь, и плача, и поочередно целуя то Скарлетт, то тетю Питти, сказала, что истерзалась вдали от родных и теперь хочет жить как можно ближе к ним.
Прежде домик был двухэтажный, но верхний этаж во время осады разнесла в щепы артиллерия, а у владельца, когда он вернулся с войны, не было денег на восстановление. Он удовольствовался тем, что навел над первым этажом плоскую крышу, отчего у дома сразу нарушились пропорции: он стал приземистым и выглядел точно кукольное жилье, сооруженное ребенком из картонки для туфель. Стоял он на высоком фундаменте, в котором был большой погреб, и ко входу вела широкая полукруглая лестница, придававшая дому еще более нелепый вид. Правда, впечатление придавленности, прижатости к земле слегка скрашивали два стройных старых дуба, осенявших строение своей листвой, и пыльная, усеянная крупными белыми цветами магнолия у крыльца. Перед домом была большая, зеленая лужайка, густо поросшая клевером, окруженная давно не стриженными кустами бирючины вперемежку со сладко пахнущей медом жимолостью. В траве кое-где виднелись розы на старых, вросших в землю кустах, и храбро цвели бело-розовые мирты, точно война и не прокатилась по ним, а лошади янки не поедали их побегов.
Скарлетт этот дом казался необычайно уродливым, а для Мелани он был прекраснее даже Двенадцати Дубов со всем их великолепием. Ведь у нее появился свой дом, и наконец-то она, Эшли и Бо смогут воссоединиться под собственной крышей.
Индия Уилкс вернулась из Мэйкона, где они с Милочкой жили с 1864 года, и поселилась вместе с братом, так что в небольшом доме стало совсем тесно. Однако Эшли и Мелани были рады ей. Времена изменились, денег стало мало, но ничто не могло переделать южан, всегда готовых принять в лоно семьи нуждающихся родственников, а тем более незамужних женщин.
Милочка вышла замуж — совершив, по словам Индии, мезальянс — за неотесанного пришельца с Запада, уроженца Миссисипи, обосновавшегося в Мэйконе. У него было красное лицо, громкий голос и шумные манеры. Индия не одобряла этого брака, ну, а раз она его не одобряла, то, естественно, не была счастлива в доме шурина. Она очень обрадовалась, узнав, что у Эшли появился свой дом и она может покинуть чуждую ей среду и не видеть больше, как сестра глупо счастлива с этим недостойным ее человеком.
Остальные родственники втихомолку считали, что эта смешливая простушка Милочка устроилась куда лучше, чем можно было ожидать, и только удивлялись, как это она вообще сумела кого-то подцепить. Муж Милочки был человек благородных кровей и достаточно состоятельный, но Индии, родившейся в Джорджии и воспитанной в виргинских традициях, любой человек, родившийся не на Восточном побережье, представлялся грубияном и дикарем. По всей вероятности, муж Милочки тоже был счастлив избавиться от Индии, так как ужиться с ней оказалось нелегко.
Она стала законченным синим чулком. Ей уже минуло двадцать пять, да она так и выглядела, а потому могла не заботиться о том, чтобы кого-то соблазнять. Ее блеклые глаза, почти без ресниц, смотрели на мир прямо и бескомпромиссно, а тонкие губы были всегда высокомерно поджаты. Она держалась гордо, с достоинством, что, как ни странно, было куда больше ей к лицу, чем наигранная девичья мягкость той поры, когда она жила в Двенадцати Дубах. Да и все вокруг смотрели на нее почти как на вдову. Все знали, что Стюарт Тарлтон женился бы на Индии, если бы не пал под Геттисбергом, и потому относились к ней с уважением, как к женщине, руки которой кто-то добивался, хотя дело и не кончилось браком.
Шесть комнат небольшого дома на Плющовой улице вскоре были обставлены дешевой сосновой и дубовой мебелью из лавки Фрэнка, поскольку у Эшли не было ни гроша и он вынужден был покупать в кредит, а потому покупал лишь самые дешевые и совершенно необходимые вещи. Это ставило в неловкое положение Фрэнка, который любил Эшли, и бесконечно огорчало Скарлетт. И она и Фрэнк охотно отдали бы безвозмездно лучшую мебель красного дерева и резную из розового, какая была в лавке, но Уилксы упорно отказывались. В результате дом у них был ужасающе голый и некрасивый, и Скарлетт с болью смотрела на то, что Эшли живет в комнатах, где нет ни ковров на полу, ни занавесок на окнах. Но он казалось, ничего этого не замечал, а Мелани, впервые после замужества поселившись в собственном доме, была бесконечно счастлива и даже горда. Скарлетт умерла бы от унижения, доведись ей принимать друзей в доме, где нет ни штор, ни ковров, ни диванных подушек, ни нужного количества стульев или чашек и ложек. Мелани же принимала у себя так, как будто на окнах у нее висели бархатные портьеры, а в комнатах стояли диваны, обтянутые парчой.
