— Да, действительно, тот парень сам напросился. Но это все равно не дает им права. Он, кстати, был моим другом. А то, что его убили, это Джадсон виноват.
— Это уж твои заботы. Можешь мне не рассказывать. У меня своих забот по горло. Короче, что от меня зависит, сделаю. Но кроме того, о чем уже сказал, ничего предложить не могу.
— Но ты хоть понимаешь, почему я не могу туда вернуться?
— Ничего я не понимаю, — сказал Тербер. — Ты вот понимаешь, почему я иду в офицеры?
— Конечно. Понимаю прекрасно. Мне иногда и самому хочется. Из тебя выйдет хороший офицер.
— Значит, ты понимаешь больше, чем я, — скривился Тербер. — Ладно, давай выбираться из этой душегубки.
Они пробились сквозь бурлящую толчею бара и, выйдя на улицу, закурили. Через дорогу пьяно шумел сверкающий огнями «Алый бубон». Улица была забита скофилдскими солдатами. Два месяца подыхали в поле, а теперь гуляем, ребята, гуляем!
Чтобы толпа не унесла их, они прижались к стене дома. Слева, в конце квартала, чернела набережная, а справа, насколько хватал глаз, сияли неоновые вывески Беретаниа-стрит и ярко подсвеченные витрины, перемежавшиеся с темными подъездами публичных домов.
— Красиво, — сказал Пруит. — Мне нравится, когда столько огней. Я иногда люблю встать вот так в конце улицы и смотреть. Как будто бусы висят. А есть города, где улицы даже красивее Бродвея. Городов пятьдесят наберется. Мемфис, Альбукерк, Майами, Колорадо-Спрингс, Цинциннати… И толпу такую тоже люблю; не люблю только, когда сам в этой толпе.
Тербер молчал.
— Ты даже не знаешь, как мне хочется вернуться, — сказал Пруит. — Но идти в тюрьму… нет, я больше не могу.
— Тогда у тебя только один вариант, — язвительно улыбнулся Тербер. — Жди, пока японцы или еще какие-нибудь дураки сбросят на этот остров бомбу. Если начнется заварушка, всех заключенных выпустят, и они пойдут воевать.
— Обнадежил.
— Теперь понимаешь, какие у тебя шансы?
— Понимаю.
— Мой тебе совет, не крутись возле «Бубона», — сказал Тербер. — И вообще, пореже мелькай в центре. Все пропуска отменили, а увольнительные часто проверяют. Это еще с маневров началось.
— Спасибо, что подсказал.
— Ешь на здоровье.
— Ладно… Бывай!
— Пока.
Тербер перешел через улицу, направляясь к «Алому бубону», а Пруит двинулся по Беретании направо, к центру города. Ни тот, ни другой не оглянулись.
В голове у него засело то, что сказал Тербер, и, протискиваясь сквозь толпу, он думал об этом снова и снова. Хороши шансы! Если Оаху начнут бомбить, то заключенных выпустят. Это жгло его, как свежая ссадина. Тоже мне шансы!
На углу Маунакеа он увидел, что навстречу, пошатываясь, бредут под ручку Академик Родес и Бык Нейр. Они уговорили его зайти с ними выпить.
— А мы только что из «Рица», — с блаженной пьяной ухмылкой сообщил Нейр, когда они пробились к стойке бара. — Конечно, не так шикарно, как у миссис Кипфер, но мне потому и нравится. Когда очень шикарно, я чего-то робею.
— Я, пока к вам не перевелся, только туда и ходил, — сказал Пруит. — Там неплохо.
— Ой, ребята, сила! — мечтательно закатил глаза Родес. — Будто в первый раз, честное слово.
— Да, отлично было, — подтвердил Бык Нейр. — А ты когда думаешь в роту возвращаться? — спросил он, когда они снова вышли на улицу.
— Еще не знаю. На гражданке хорошо. Мне пока не надоело.
— Охо-хо, — все так же мечтательно протянул Родес. — Я бы тоже дал деру, только у меня кишка тонка. Были бы денежки, тогда другое дело.
— Ты бы видел, старик, как мы там на них вылупились в «Рице». — Нейр глупо хохотнул. — Хорошо зенки попялили. Верно, Академик?
Родес загоготал:
— Факт. Наглазелись под завязку.
— Давай-ка вылупимся на старикашку Пру, — предложил Нейр.
— Не могу, — отмахнулся Родес. — У меня уже скулы болят. Устал.
— Тогда до встречи в роте, — сказал Нейр. — Не можем мы сейчас на тебя вылупиться. Устали.
— Будь здоров, — тем же мечтательным тоном попрощался Родес.
Пруит смотрел, как они, пошатываясь, побрели под ручку дальше, и неотвязная мысль жгла его все сильнее: ему хотелось расчесать эту зудящую ссадину, до которой никак не дотянешься, он чувствовал, что еще немного, и заедет кулаком в морду первому встречному.
Когда Нейр с Родесом затерялись в толпе, он повернул назад, перешел через Беретанию и, вместо того чтобы пойти к автобусной остановке, углубился в переулок. Номера «Риц» были совсем рядом, через квартал.
В «Рице» было набито битком, и он довольно долго там толкался, пока наконец нашел Жоржетту. Руки у него были мокрые от пота, лицо пылало, в горле пересохло, а злой неукротимый огонь разгорался внутри еще жарче. К черту, к дьяволу! Гори оно все синим пламенем! Чтоб оно провалилось! К чертовой матери! Наплевать!
В конце концов он увидел ее в коридоре и окликнул. Она испугалась и тотчас же затащила его в пустой номер, не понимая, почему он здесь и что случилось. Вначале она очень смутилась. Но смущение быстро прошло.
Когда он потом протянул ей деньги, она засмеялась и сказала, что не возьмет. Но он упрямо совал их. Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на деньги, глаза ее знакомо заблестели, и она взяла.
Он долго смаковал это, пока ехал один в темном такси, а когда наконец добрался домой, сел в гостиной на диван и в ожидании начал глушить виски с содовой стакан за стаканом. Сейчас они приедут, и он все выложит начистоту. Но еще до их прихода он свалился на пол и заснул.
Утром, когда он проснулся с гудящей головой и пошел на кухню налить себе воды, Альма уже сидела за столом и пила кофе. По тому, как холодно она на него посмотрела, он понял, что Жоржетта успела все ей рассказать — либо ночью, когда они вернулись с работы, либо сегодня утром. Он должен был сообразить, что она ей расскажет; он и не ждал, что она скроет. Но он ведь сам хотел все рассказать, первым, не виноват же он, что его сморило.
Альма ничего ему не сказала ни тогда, ни потом. Она не распсиховалась, не закатила скандал — ничего подобного. Она вела себя очень вежливо. Была с ним мила, приветлива, разговаривала спокойно и вообще вела себя очень вежливо. Настолько вежливо, что у него не хватало храбрости рассказать ей. Сама она его к этому разговору не подводила и не позволяла себе никаких намеков.
Так что вместо выяснения отношений он переехал из спальни в гостиную и теперь спал на диване.
Это тоже не вызвало с ее стороны ни вопросов, ни разговоров. Сколько он ее знал, она никогда еще не была с ним так мила. Они отлично ладили. Один раз она даже пришла к нему ночью на диван, а потом вернулась к себе — все очень мило, очень вежливо.
Жоржетта относилась к нему и не лучше и не хуже, чем раньше. Больше обычного дома не сидела, но и в город выходила не чаще прежнего. По утрам они втроем очень мило беседовали за кофе, и Жоржетта больше не уходила спозаранку по магазинам, как в тот раз. Они теперь жили как одна большая счастливая семья.
В ту неделю он записал по памяти первые куплеты «Солдатской судьбы» и взялся сочинять дальше.
Однажды он полез за бумагой в письменный стол и увидел, что Альма убрала оттуда все деньги. Пистолет она не тронула. И радио-бар не заперла. Он пил напропалую и почти все время был пьяный.
То, что она спрятала деньги, его не обозлило: ему некуда было податься, да и никуда не тянуло, но он был рад, что она не заперла от него радио-бар. Он пил как свинья, но она не говорила ни слова. И чтобы он убрался, тоже не требовала, потому что идти ему было некуда — на этот счет они с ней давно все обговорили.
Так прошла неделя.
Непонятно с чего — то ли потому, что она была с ним так вежлива и молчала, то ли потому, что у него разыгралось воображение, — он вбил себе в голову, что до истории с Жоржеттой она собиралась за него замуж. И он ощущал себя женихом, которому невеста отказала перед самой свадьбой.
Раз или два они жутко ссорились совершенно на пустом месте. Из-за полной ерунды. Например, он говорил, что высота холма Святого Людовика 483 фута, а она — что 362. Начиналось именно с таких пустяков, но они входили в раж и принимались валить в кучу все подряд. Твоя подача — очко тебе, моя подача — очко мне. В этих скандалах он не давал ей спуску, а вот перед вежливым молчанием пасовал. И он нередко добивался существенного перевеса, пуская в ход свою старую угрозу: если так, он возьмет и уйдет. Похоже, до сих пор действовало безотказно.
Действовать-то действует, думал он, только вряд ли он когда-нибудь наберется храбрости и выполнит эту угрозу.
Глава 50
Нельзя сказать, что в тот исторический день Милт Тербер встал спозаранку. Потому что он вообще не ложился.
Накануне вечером Карен в полдесятого уехала домой, и он заглянул в «Алый бубон», смутно надеясь, что застанет там Пруита. Карен снова про него спрашивала, и они с ней долго о нем говорили. Пруита в «Бубоне» не было, но там оказались Пит Карелсен и Вождь: с завтрашнего дня Вождь возвращался в свою гарнизонную штаб-квартиру к Цою, и Пит помогал ему отметить последний выезд в город. Они уже совершили традиционный обход борделей и разговелись в «Нью-Конгрессе» у миссис Кипфер. Когда Чарли Чан закрыл «Бубон» на ночь, все четверо, включая китайца, уселись в подсобке за покер и играли по маленькой, потягивая виски, принесенный Чарли Чаном из бара.
