В следующий четверг он позвонил нам домой и сказал: «Я прочел сценарий, мне очень нравится, я возьмусь за эту работу. Я бы хотел встретиться и поговорить». Я предложила встретиться у нас дома. Он сказал: «Хорошо, я приду с гитарой. В воскресенье».
И он пришел в воскресенье. Он пришел в такой коротенькой черной куртке, в этих обтянутых своих джинсах, с гитарой на такой тесемочке… Он очень сильно волновался. Вообще у него было какое-то преувеличенно серьезное отношение к «авторитетам». Он умел приносить уважение к художнику, к творческой личности…
Володя вдруг говорит: «Ребята! А я написал уже баллады. Я вам их спою. Понравятся они вам — хорошо, а нет — вы мне скажете, и я буду делать еще. Только я предупреждаю: они длинные. Набирайтесь терпения — я буду играть». И он сел на диван, поставил перед собой стул и вытащил стопку листков, исписанных карандашом. Он их даже еще наизусть не помнил! Дал мне эту пачку, чтобы я держала ее перед ним и снимала пропетые листы. Мы как-то приладились, и он начал было уже петь, но вдруг вскочил и сказал: «Знаете, я всегда страдаю от своей дешевой музыки. Я ровно настолько композитор, насколько мне необходимо спеть мои стихи. Но учтите, я просто потребую, если вам это понравится, чтобы композитор картины превратил это в музыку. А пока слушайте музыку, слушайте баллады».
И он спел! Он спел «Балладу о маленьком человеке», «Балладу об оружии», «Балладу о Кокильоне», он спел «Грустную песню»: «Кто-то высмотрел плод, что неспел…», он спел песню хиппи «Вот это да!» — и сказал: «Вот это я написал для себя — я же буду играть этого вашего Билла Сиггера», — он сам прямо так и сказал; он спел «Мистерию хиппи» и… кажется, все. Нет! Он еще спел «Песню об уходе в рай». Семь баллад! Почти все! В следующий раз он дописал только «Манекены» и «Песню футбольной команды „Медведи“.
Швейцер был совершенно ошеломлен. Уж не говорю о себе, но был ошеломлен Швейцер! На этой сценарной бумаге вдруг вырос такой зеленый, такой сильный, такой могучий росток! Эта бумажная работа дала толчок такому могучему художественному взлету! Ну, может быть, это чуть-чуть не совпало с нашим ожиданием — это не было американской песней, но тут же возникло ощущение, что — ну и шут с ним! — пусть оно и не будет американской песней, ведь картина делается не в Америке! То есть он немного изменил наше ощущение направления картины: не нужно было стремиться к похожести, нужен был свой почерк! И мы это поняли и приняли…»
Отметим, что фильм «Бегство мистера Мак-Кинли» являлся экранизацией одноименной повести мэтра советской литературы Леонида Леонова, которая была посвящена реалиям американской жизни. В этом произведении речь шла о том, как бедный клерк бюро патентов мистер Мак-Кинли, пытаясь убежать от нищей жизни, принимает решение пойти на убийство богатой старухи, а потом, с целью застать более счастливую жизнь в далеком будущем, соглашается заморозить себя в специальной камере, дабы ожить спустя десятилетия. Однако, как это часто случалось в советском кино той поры, и чаще всего в произведениях либералов, под реалиями западной жизни у Швейцера и Милькиной должна была проглядывать жизнь советская. Не так чтобы в лоб, но все же кое-какие «фиги» фигурировать должны были обязательно. Но то, что привнес в их задумки Высоцкий, по-настоящему ошеломило режиссерскую чету. Его песни и в самом деле могли изменить направление картины. Что же такого особенного написал наш герой?
Например, в «Балладе о маленьком человеке» речь шла не столько об обитателях западных трущоб, сколько о жителях Советского Союза, повседневная жизнь которых по своей серости мало чем уступает западной, а то и обгоняет ее:
…И трясешься ты в автобусе,На педали жмешь, гремя костями, —Сколько вас на нашем тесном глобусеВесело работает локтями.
Как наркоманы — кокаин и как больные,В заторах нюхаешь ты газы выхлопные.
Будь вы на поле, у станка, в конторе, в классе, —Но вы причислены к какой-то серой массе…
Ваш кандидат — а в прошлом он лабазник —Вам иногда устраивает праздник, —И не безлики вы, и вы — не тени,Коль надо в урны бросить бюллетени!..
В другой балладе — «О манекенах», опять та же тема была вывернута наизнанку — то есть с проекцией на советскую действительность, где люди, по мысли автора, напоминают манекены:
…Мы скачем, скачем вверх и вниз,Кропаем и клеим на стенахНаш главный лозунг и девиз:«Забота о манекенах»…
Его налогом не согнуть,Не сдвинуть повышеньем цен…Счастливый путь, счастливый путь!Будь счастлив, мистер манекен!..
Болезни в нас обострены —Уже не станем мы никем…
(намек на большевистский слоган «кто был никем, тот станет всем». — Ф. Р.)
Грядет надежда всей страны —Здоровый, крепкий манекен!
В «Песне Билла Сигера» (как мы помним, так звали певца-хиппи, которого должен был играть в фильме Высоцкий) тоже было полно различных «фиг», а концовка уже явно отсылала слушателя к реалиям советской жизни — к отъезду евреев из страны:
…И мы хотимОтдать концы, —Мы бегством мстим —Мы беглецы!..
В другой песне — «Мистерия хиппи», весь подтекст по сути торчал наружу. Несмотря на то, что песня пелась от лица американских хиппи, однако даже слепому было видно, что речь идет о реалиях советской действительности. И начинал свое произведение Высоцкий с весьма личностного признания:
Мы — сыновья своих отцов,Но — блудные мы сыновья.
Вспомним, что наш герой находился фактически в непримиримом идеологическом противоречии со своим отцом — законопослушным советским евреем, который не считал советскую власть (даже при всех ее недостатках и пороках) адом. Высоцкий в этом плане был куда более радикально настроен, что он и высказывает во втором куплете «Мистерии…», где пишет о том, что «мы не вернемся, видит бог, ни государству под крыло, ни под покров, ни на порог» (под последним имеется в виду порог родного дома). Далее практически в каждой строчке звучат убийственные характеристики существующего режима. Особенно это касается рефренов, где Высоцкий буквально заходится криком:
Вранье —ваше вечное усердие!Вранье —безупречное житье!Гнилье —ваше сердце и предсердие!Наследство — к черту: все, что ваше, — не мое!..
Или:
