Таким образом, отеческая забота государя смягчила жестокость бедствия, постигшего столицу, но ужасное потрясение, произведенное им, осталось. Какое-то неотразимое уныние надолго поразило высшие слои общества; что же касается низших слоев, то среди них все суеверно думали, что такое страшное несчастье недаром посетило царскую столицу, что оно предвещает какую-то, еще большую беду. Со страхом припоминали старики, что в 1777 году, перед самым рождением кроткого, обожаемого государя, Петербург также перенес сильное наводнение; что оно повторилось потом, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти почти забытые случаи ожили теперь в памяти народа, и невольно внушали какое-то тревожное ожидание.
Такое мнение народа, казалось, разделял и сам государь. Отличаясь необыкновенным благочестием в течение всей своей жизни и особенно со времени знаменитой войны, так явно оправдавшей его надежды на промысел Божий, Александр привык находить во многих событиях, с ним случавшихся, какое-то указание воли Провидения, какое-то небесное предостережение. Такому религиозному расположению души во многом способствовало постоянное чтение книг Священного Писания[568], которым государь занимался каждый день в определенные часы. Привыкнув часто углубляться в размышления о святых истинах веры, знаменитейший из царей своего времени учился с каждым днем все более и более отвращать свое сердце от величия земного и возносить его к величию небесному. Стоит ли удивляться после того, что мысль о смерти — этом неизбежном пути к радостям неба — перестала казаться страшной набожному государю; что она стала потом одной из его привычных мыслей, и, наконец, что столь ужасное всеобщее бедствие, каким явилось наводнение 1824 года, сблизило его еще более с ней и невольно навело на размышления о суеверном страхе народа за его судьбу.
Наводнение в Петербурге 7 ноября 1824 года на Дворцовой набережной. Гравюра.Во время наводнения в Петербурге 7 ноября 1824 г. был затоплен весь город кроме Литейной, Рождественской и Каретной частей. Погибло около 500 человек, вода полностью разрушила 462 дома, а поврежденных домов было около четырех тысяч.
Как бы то ни было, только впечатление, произведенное этим бедствием на чувствительную душу Александра, было очень продолжительно и так сильно, что, казалось, все мысли его получили какое-то грустное направление, которое тем более поддерживалось в нем, что здоровье его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, находилось в это время в расстроенном состоянии. Доктора, испробовав все известные науке методы, не находили другого средства для поправки ее драгоценного здоровья, как пребывание в южном климате, и государыне в ее болезненном состоянии предстояло еще огорчение от разлуки с августейшим семейством. Для жительства ее величества был избран город Таганрог в Екатеринославской губернии. Подготовка к пребыванию там императрицы проводилась в течение лета 1825 года, и в первых числах сентября был назначен отъезд.
Сенатская площадь в Петербурге во время наводнения 7 ноября 1824 года. Литогравюра.Русские писатели и журналисты, ставшие свидетелями самого разрушительного наводнения в истории северной столицы, оставили свои рассказы и воспоминания.
Об этом наводнении писали А.С. Грибоедов, журналист Ф.В. Булгарин. Трагические события не могли оставить равнодушным великого Русского поэта А.С. Пушкина. Именно это наводнение он увековечил в своем «Медном всаднике».
Но государь желал лично обозреть все, что было сделано для успокоения его супруги, прежде, чем она прибудет туда; желал сам встретить ее в местах, которые должны были возвратить ей здоровье, и для этого отправился туда несколькими днями раньше государыни. Обстоятельства, сопровождавшие этот последний выезд императора из столицы, содержали в себе нечто особенное. Когда впоследствии они стали известны, все увидели, что благочестивая душа Александра, столь преданная Господу, удостоилась от Него какого-то таинственного откровения о том, что должно было случиться. Подлинно, нельзя назвать иначе того темного предчувствия, которое было у государя, когда он уезжал из Петербурга. Несколько всем известных случаев, доказали это.
Дж. Доу. Император Александр I. Этюд.Вместо Казанского собора, где государь обычно молился перед каждым своим выездом из Петербурга, на этот раз им был избран монастырь святого Александра Невского. Такой выбор был тем более удивителен, что только за день до отъезда государь посетил монастырь по случаю торжественного праздника 30 августа. В этот день его величество объявил Высокопреосвященному митрополиту, что желает в день своего отъезда, 1 сентября, отслужить молебен перед священной гробницей святого Александра. Желая молиться Богу, в уединении от всех, государь приехал в монастырь один, без всякой свиты, в 4 часа утра. Весь город был погружен в глубокий сон, никак не предполагая, что над ним протекала ночь последнего прощания с Благословенным.
Между тем таинственное пребывание государя в монастырских стенах, несмотря на его кратковременность, было полно самых грустных впечатлений. Отслушав молебен в каком-то особенно благоговейном расположении духа, его величество посетил митрополита и потом еще одного монаха-схимника. Кроме необычности, которой всегда в той или иной степени отличаются слова и речи человека, давно отказавшегося от мира и живущего в одних, ничем не развлекаемых размышлениях о Боге и будущей жизни, император был поражен всем, что увидел в отшельнической келье схимника. Стены и пол, обитые черным в той комнате, где он принимал государя, еще ничего не значили в сравнении с тем, что он показал в другой комнате, когда его величество спросил, где он спит. Это был гроб со всеми его принадлежностями: в нем-то благочестивый старец проводил немногие часы, отведенные им для своего успокоения. Несмотря на грусть, которую должны были внушить столь мрачные предметы, в государе ни в малейшей степени не изменилось то невыразимое благоволение, которым он так осчастливливал всех приближавшихся к нему: от схимника до последнего монаха из всего провожавшего его духовенства — все сохранили в своем сердце сладкое воспоминание о его необыкновенной кротости, о его ласковой приветливости. Но под этим внешним приятным расположением духа добрый государь скрывал в день своего отъезда в Таганрог грусть, которая невольно тяготила его сердце и которая могла опечалить окружавших его.
И.В. Ческий. Император Александр в Александро-Невской Лавре 1 сентября 1825 года. Гравюра по картине Г.Г. Чернецова.Однако был человек, заметивший грусть Александра, — это был его кучер[569]. Он как единственный спутник государя в тот день рассказал впоследствии, что государь, всегда с особенным удовольствием проезжавший по своему любимому Каменноостровскому мосту, на этот раз не только не проявил ни малейшего удовольствия, но даже с особенной печалью смотрел и на величественную Неву, и на ее прекрасные берега. Проезжая в тот же день по дороге в Царское Село, его величество приказал остановиться на Пулковской горе и, стоя в коляске, долго и уныло смотрел на покинутый город. Это была минута торжественного, грустного, угаданного любящей душой прощания.
Таганрог в начале XIX столетия. Рисунок начала XIX века.Но на этом и кончились печальные предчувствия государя: всю дорогу до Таганрога он был спокоен и даже весел; его занимала приятная мысль, что здоровье кроткого ангела, его супруги, будет восстановлено, что она, наконец, будет избавлена от страданий. Занятый этой мыслью, его величество был необычайно весел и в Таганроге, занимаясь сначала подготовкой к принятию государыни, а потом ее встречей.
Императрица, соединившись с супругом, с которым так часто разлучали ее то войны, то его частые путешествия, видевшая доказательства любви в той нежной заботе, которой он постоянно окружал ее, обрадованная его непритворной веселостью, так редко наблюдаемой после бедствия Петербурга в ноябре 1824 года, почувствовала облегчение с первых дней пребывания в Таганроге. Очевидное улучшение ее здоровья так обрадовало всех окружавших, и особенно ее супруга, что все с грустью думали о предполагаемом путешествии государя в Крым, которое должно было снова разлучить августейших супругов; сам же император был так недоволен предстоящим путешествием, что был готов отказаться от него, и не сделал этого только потому, что еще раньше дал слово осмотреть Крым графу Воронцову, имевшему там большие поместья и уже два года управлявшему Новороссийским краем.
