Тирс полагает, что настал момент для военной демонстрации на кавказской сухопутной границе. Сазонов же предпочитает угрожать туркам от лица всей Европы. Однако Германия поспешила успокоить турок заявлением, что она в морской демонстрации, если таковая будет предложена, участвовать не может; римский кабинет сделал аналогичное заявление. Оставалось принимать в лондонском совещании послов платонические резолюции, напоминавшие об утвержденной лондонским трактатом линии Энос — Мидия, но не производившие никакого эффекта ни в Софии, ни в Константинополе; турки, во всяком случае, нашли уже гораздо более надежного, хотя и не более бескорыстного, защитника, чем царское правительство. Вся сазоновская стратагема оказывается, таким образом, «несбыточной утопией», и 25 июля Извольский предлагает, по поручению своего правительства, произвести морскую демонстрацию силами держав Тройственного согласия. Пишон и Палеолог отвечают на это указанием, что в результате произойдет разрыв европейского концерта и угроза европейскому миру; индивидуальное же выступление России еще опаснее, так как вызовет со стороны Австрии «или даже Германии» контрвыступление, то есть опасность войны еще более непосредственную. Лишь после того, как Грэй подал мысль о выдаче России мандата на выступление, П. Камбон, как меньшее зло, предлагает предоставить России, «как освободительнице Болгарии», свободу действий, но и тогда Пишон ставит условием предварительное — и невозможное — соглашение России с Германией.
Тем временем встал вопрос о Кавале[85], и завязалась вокруг него борьба интересов и влияний. Германская дипломатия внезапной диверсией выдвинула предложение о компенсациях в вопросе о пошлинах в пользу турок, как средство воздействия на них в вопросе об Адрианополе, очутившись в наивыгоднейшем положении и в Софии, и в Константинополе. Полуобещая болгарам Адрианополь, она предлагает в Петербурге вознаградить турок — если только они согласятся отказаться от Адрионополя — смягчением капитуляций. Сазонов, отказываясь от всякой поблажки туркам, продолжает требовать Адрианополь в пользу Болгарии, но так как Турция отвечает, в свою очередь, категорическим отказом, то болгары не извлекают из этой помощи никакой пользы для себя, тем более что столь же безуспешными оказались выступления Сазонова в пользу Болгарии и при решении вопроса о Кавале.
Таким образом, явное нежелание французского правительства идти на конфликт с Турцией и, из-за Турции, с центральными державами поставило царское правительство на другой день после обманчивого «первого триумфа» русской дипломатии в совершенно беспомощное положение; все угрозы Сазонова оказались мыльным пузырем, а все средства воздействия на Турцию могущественной Российской империи свелись к удивительному жесту — к отозванию в Севастополь двух легких военных судов, находившихся в Константинополе. Надо было окольными путями объяснять туркам угрожающий характер этой меры, предоставлявшей-де в распоряжение командующего Черноморским флотом эти две боевые единицы!..
Этим, а также выступлением на стороне греков в вопросе о Кавале не ограничилось французское правительство: оно продолжало доставлять Сазонову неприятности, выплачивая авансы по табачной монополии турецкому правительству. Французская «Желтая книга» упоминает о жалобах Сазонова по этому поводу, но умалчивает, конечно, о том, как отделывалось от этих жалоб французское правительство, сообщая Извольскому такие сведения, например, что выплачено будто бы 30 000 франков, тогда как в действительности — о чем Извольский сообщал потом с неподдельным изумлением — было выплачено 300 000 франков. Над Сазоновым как будто потешались и в Париже, и в других столицах, когда Пишон отговаривался тем, что в совете Regie des Tabacs французы будто бы в меньшинстве и потому решение о дальнейших выплатах зависит от немцев и австрийцев, а в Берлине русскому послу разъясняли истинное положение вещей, удостоверяя факт абсолютного большинства французских голосов. Сазонов принимает наконец (13 августа) германские предложения о компенсациях Турции за эвакуацию Адрианополя в надежде хоть этим улучшить положение русской дипломатии, продолжая, однако, хлопотать об удержании авансов, но турецкое правительство ответило на все посулы, увещания и угрозы заявлением, что оно двинет свои войска через Марицу для защиты мусульманского населения Западной Фракии от насилий болгарских войск. Обещание это оно выполнило, и болгарское правительство, под прямой угрозой новой войны, после откровенного заявления Сазонова Бобчеву 19 августа о неосуществимости непосредственных мер принуждения против Турции, должно было внять советам германской дипломатии вступить в непосредственные переговоры с Турцией. К началу этих переговоров выясняется, что не только в Берлине, но и в некоторых лондонских кругах «без неудовольствия, — как сообщал французский поверенный в делах в Лондоне, — встретили бы удержание турками Адрианополя»[86]. Стычки албанцев, поддерживаемых Австрией, с сербами осложнили положение, привлекши снова к албанскому вопросу внимание правительств. Грекотурецкие разногласия подавали болгарам некоторую надежду на создание общего фронта против Греции. При таких обстоятельствах болгары уступили и подписали константинопольский мирный договор 29 сентября.
После заключения мира между Турцией и Болгарией значительно усилилась острота греко-турецкого конфликта. Вопросы об Эгейских островах и в особенности об Албании продолжали держать в напряжении европейскую дипломатию, биржу и финансовый мир. Во второй половине октября вызывает некоторую сенсацию внезапный австрийский ультиматум Сербии с требованием срочной эвакуации албанской территории, в пределах вновь образованного государства; выполнение Сербией этого обязательства ликвидирует этот инцидент; в середине ноября на бумаге улажен даже и греко-турецкий конфликт. Но в это время в Петербурге, в Лондоне и в Париже заняты уже назначением главы германской военной миссии, генерала Лимана фон Сандерса, командующим армейским корпусом в Константинополе, и все остальные неразрешенные вопросы отступают на второй план.
III. Миссия Лимана фон Сандерса
Кризис, связанный с миссией Лимана, продолжался с 20 ноября 1913 г. до середины января 1914 г. В Петербурге известие о назначении Лимана было принято как фактическое отрицание каких-либо преимущественных прав и интересов России в Проливах, как непосредственная угроза этим интересам в настоящем и всем планам и расчетам в отношении будущего.
Делькассе с самого начала придает исключительную важность этому вопросу и в этом смысле воздействует и на русское, и на французское правительство, внимание которого он обращает на германскую «попытку произвести захват Турции державами Тройственного союза, на что Тройственное согласие не может без ущерба для себя закрывать глаза»[87]. Германия уже имеет сферу интересов в Малой Азии, где она строит железнодорожную сеть свыше 4000 км длиной. В восточной части Средиземного моря она создает эскадру, для чего ей понадобится морская база и угольная станция. Италия получает концессии — постройку порта и железной дороги в Адалин. Австрия выбирает удобную для себя область. В телеграмме Делькассе (с пометкой «получена 30 ноября 1913 г.») за № 731 говорится: «Распадение Турции уже началось или начинается, и Германия при помощи османского правительства занимает позиции, обеспечивающие ей все выгоды от раздела».
Миролюбивые, с подчеркиванием дружественных отношений, переговоры Коковцова в Берлине,
